— Очень точное определение.
Достигнув конца ущелья, мы оказались перед другим отвесным склоном. Но нам удалось «елочкой» подняться на него по наклонному снежному пандусу. На полпути Вольфганг оглянулся и посмотрел на дно ущелья, из которого мы только что выбрались. Я слегка опередила его, поэтому он молча положил свою руку в перчатке мне
Ущелья больше не было. Совершенно исчез и тот коридор между черными скалами, по которому мы только что спустились. Теперь все внизу заполняли белые глыбы с торчащими вверх корнями и ветвями. Край скалы, с которой мы прыгнули, всего лишь футов на пять возвышался над вновь образованным дном долины.
Я содрогнулась от ужаса и почувствовала, как Вольфганг погладил меня по голове. Следя, как с обрыва низвергаются последние сгустки снежной пыли, мы увидели на склоне оголенную черную землю, лишенную белого покрывала, да редкие камни, еще скакавшие вниз. Все это стихийное опустошение заняло меньше десяти минут. Я начала плакать. Не говоря ни слова, Вольфганг поднял меня на ноги, прижал к себе и успокаивающе поглаживал, пока мои рыдания не затихли. Отстранившись, он вытер перчаткой кровь и слезы с моего лица и слегка коснулся губами моего лба, словно ободряя перепуганного ребенка.
— Нам надо поскорее привести вас в порядок. Вы оказались весьма ценным созданием, — с мягкой улыбкой сказал он мне.
Но следующие слова распрекрасного доктора Хаузера, несмотря на их неизменную доброту и заботливость, привели меня в ужас.
— И это еще слабо сказано, — продолжил он. — Вы, моя дорогая, совершенно потрясающее создание. Ведь, даже удирая от лавины, вы не бросили рюкзака с манускриптом.
Когда я с неподдельным ужасом глянула на него, он добавил:
— Ах, мне не нужно было заглядывать в ваш рюкзачок, чтобы догадаться о его содержимом. Я последовал за вами в горы, желая убедиться, что вы не спрячете и не потеряете его. Если в вашем рюкзаке действительно лежит тот самый рунический манускрипт, то он принадлежит мне. Именно я послал его вам.
МАТРИЦА
Matrix (
В трагедии трагический миф возрождается из музыкальной матрицы. Она внушает самые сумасбродные надежды и сулит забвение невыносимой боли.
Все, разверзающее ложесна, Мне…
Любой может сделать ошибку, но моя ошибка была высшего класса. И выражение «Меа culpa, mea culpa»[20] всецело относилось ко мне. Сэм ведь ничего не говорил о рунах или о том, что послал мне именно рукопись, — он упомянул лишь, что размер посылки составляет пару пачек писчей бумаги. За один-единственный день я чуть не задавила своего домовладельца, пронеслась по двум штатам и едва не погибла под лавиной, развлекаясь с шикарным австрийским ученым, — и все это из- за
Пока я, побитая и окровавленная, спускалась с гор, Вольфганг пытался рассказать мне о посланном им манускрипте — непростая задача во время лыжного спуска, поскольку мы оба стремились как можно скорее добраться до медпункта нижней базы, где мне могли оказать помощь. Попутно ему удалось объяснить, что по прибытии в Айдахо для подключения меня к своему проекту он первым делом собирался отдать мне манускрипт, но обнаружил, что я укатила на похороны Сэма. Поскольку мое отсутствие затягивалось, а ему необходимо было уехать из города по делам, то он отправил эти руны по почте, чтобы я получила их сразу по возвращении. А сегодня утром, когда Под послал Оливера найти меня, Вольфганг и сам подъехал к почте. Увидев, в какой панике я умчалась, он решил догнать меня.
Когда мы с Вольфгангом пришли на базу, я спросила, что за манускрипт таскаю в рюкзаке и зачем он мне, если я не могу даже прочитать его. Вольфганг объяснил, что моя родственница из Европы попросила его передать мне эту копию старинного рунического манускрипта, предполагая, что он как-то связан с документами, только что унаследованными мной от кузена Сэма. Как только мне окажут медицинскую помощь и мы останемся наедине, он расскажет мне все, что знает.
Около часа мы провели в клинике базового лагеря в окружении едко пахнущих пузырьков и суматошного лыжного патруля, который шумно сновал туда-сюда с носилками, доставляя партии травмированных туристов, пострадавших от лавины. И в этой суматохе я позволила медикам распластать меня на металлическом столе, всадить укол, забинтовать голову и наложить четырнадцать швов на руку.
В хаосе операционно-хирургического потока наши с Вольфгангом разговоры, естественно, пришлось урезать. Но думать мне никто не мешал. Я поняла, что наш ядерный проект не был главной целью поездки Вольфганга Хаузера в Айдахо. Прежде всего, очевидно, что он числится в высшем эшелоне МАГАТЭ, иначе не смог бы получить свободный доступ в наш центр, а уж тем более разрешение лицезреть досье сотрудников особо секретного отдела безопасности. То есть тут все было ясно: он действовал на законном основании.
Однако оставался непонятным один ключевой вопрос: зачем профессор Вольфганг К. Хаузер прибыл в Айдахо, пока я была в Сан-Франциско на похоронах Сэма? Откуда мог кто-то знать — а кто-то должен быть знать заранее, — что после смерти Сэма эти ценные, но пока отсутствующие документы попадут в мои руки?
Учитывая, что хирург всадил в меня обезболивающий укол и подвязал мою заштопанную руку, мы с Вольфгангом решили, что будет лучше всего, если он отвезет меня домой на моей «хонде», а для доставки служебной машины из ущелья Джэксона вызовет водителя из нашей конторы.
Обратное путешествие промелькнуло как в тумане. Когда анестезия начала отходить, вернулась пульсирующая боль. Потом я вспомнила — к сожалению, уже после того, как приняла выданные врачом таблетки, — что у меня повышенная реакция на кодеин. И она не замедлила проявиться: я чувствовала себя так, словно меня огрели молотком по голове. Почти всю обратную дорогу я ничего не соображала, и поэтому мои вопросы остались без ответа.
В город мы вернулись уже в сумерках. Позднее я не могла припомнить, чтобы объясняла, как доехать до моего дома; помню только, что сидела в машине на нашей подъездной аллее и Вольфганг спрашивал меня, может ли он воспользоваться моей машиной, чтобы добраться до отеля, или ему лучше зайти ко мне и вызвать по телефону такси. Мой ответ и все последующие события покрыты мраком неизвестности.
