костюме и галстуке спроецировала свои мучения прямо на тело Сета.
Портье отшатнулся, не в силах отвести взгляда от изображения, не в силах хотя бы моргнуть. Что это? Неужели существо разорвано на части, а его лицо содрано хлыстом белой боли? Сет интуитивно угадал, что от выставленных напоказ внутренностей персонажа исходят миазмы страха, и сейчас же ощутил свою сопричастность к жуткой гибели этого создания, к его утрате собственного «я», его распаду.
Здесь не было изображено чего-то человеческого или животного, но угадывалось и то, и другое. Некоторые детали Сет сумел различить: разинутый в вопле рот, зубы в кровавой пленке, вывалившийся раздутый язык, намек на горло, подернутое удушьем; глаз, или некое его подобие, торчащий из затылка размазанной головы, широко раскрытый и наполненный до краев ужасом и страданием, — этот взгляд Сет не смог выдержать. Ему захотелось завесить картину, скрыть налитый кровью глаз, багровый зрачок, выпученный и готовый лопнуть. Он выглядел невероятно реалистично, несмотря на искаженные контуры отсутствующего лица.
Кому бы ни принадлежало это тело раньше, теперь оно уничтожено. Остатки костюма и галстук остались на своих местах в какой-то леденящей кровь пародии на официальность, однако конечности отсутствовали. Неровные обрубки были окружены охристым нимбом, который придавал налет святости изображенному уродству.
Изображение являло предсмертные мучения, происходившие в жуткой черной пустоте вечно. Не жизнь, но некое подобие живости. Движение после смерти, повторяемое до бесконечности. Сет сразу же понял смысл работы.
Он повернулся спиной к истерзанному телу, к сырому мясу, упакованному в ткань, и испытал при этом подобие эйфории, благоговейный трепет перед рукой, которая сумела запечатлеть самые вершины ужаса и уничтожения. Сет вспомнил о собственных набросках, раскиданных по жесткому ковру комнаты в «Зеленом человечке»; вспомнил детскую фигурку в куртке с капюшоном, являвшуюся ему во сне; вспомнил, как они брели по траве, усеянной собачьим дерьмом, и по залитому мочой бетону. Это существо с рассудительностью мертвого ребенка нашептывало, что после смерти можно застрять где-то, угодить в капкан на долгие времена. До наступления темноты. Какую темноту имел в виду призрак?
Следующая картина, шести футов в высоту и как минимум четырех в ширину, ударила по раздраженному разуму с не меньшей силой, окатив сознание Сета ведром ледяной воды и лишив его способности ориентироваться в пространстве. Все внутри онемело, остался ощутим только наэлектризованный ужас. В этом и заключалась цель автора — представить нечто, на что способен смотреть и что способен переносить только безумец.
После того как Сет снова смог дышать, обрел равновесие и шаткое осознание места и себя, он рассмотрел фон, на котором болталась фигура. Все эти дикости и расчлененка были бы сущей ерундой без глубин на заднем плане. Награжденное мордой бабуина, безглазое, жутко извивающееся внутри просторного одеяния в цветочек существо, окровавленное и мокрое, висело в кромешной темноте. В бескрайнем вакууме, от которого так и веяло холодом глубокого космоса, неохватных далей и дыханием вечности. Полотно служило примером прямо-таки изумительного применения импасто.[14] Сету вдруг захотелось истерически захохотать, а затем разразиться богохульной бранью. Фоновое пространство буквально выталкивало из себя готовый упасть к ногам зрителя объект, где тот принялся бы скрести по полу обломанными когтями и завывать в агонии, длившейся уже столько, что век представлялся лишь далеким началом.
Сет сразу же понял, что перед ним проблески чего-то, поднимающегося на поверхность из бесконечной мерзлой черноты. Из вечности, где обитают чудовищные создания, стремящиеся даже на крошечную точку света — туда, где появляется хотя бы намек на выход. А выход здесь. В этой квартире, где никто не может жить. Где никого не должно быть. Но кто-то все же появлялся здесь, чтобы запечатлеть кошмарных тварей.
Пьяно пошатываясь, Сет срывал полотнища с одной картины за другой. Материя скользила по изображениям, ошеломляющим настолько, что невозможно было хотя бы выжать из себя крик. Ничего, кроме разве что робкого младенческого писка перед лицом существ, которые удирали на звериных ногах, ослепленные сшитыми вместе ушами; шипели, словно умирающие коты с черными деснами и острыми, как иголки, зубами; дергались, подобно повешенным из черно-белой кинохроники, с конечностями, завязанными в узлы вокруг тела, и головами, изуродованными воплем; ободранными, словно освежеванный баран, или же розовыми, как дохлый новорожденный мышонок.
И, глядя на все эти отвратительные искажения, мелькающие перед глазами, Сет знал, что он в силах воспроизвести то же самое. Воплощенные образы тех тварей, какие теснились в его воображении, были развешаны в красном коридоре, похожие на блестящие туши в холодильнике у мясника. Желтый жир, торчащие кости, запекшаяся кровь — мясо и сало человеческих кошмаров.
Сет раньше замечал в себе порывы животной ярости, такое же отторжение рассудка и благопристойности, проявляющиеся в самых прозаических местах — в автобусе, на ветреных лондонских улицах, между ярко освещенных стеллажей в супермаркете. Эта чудовищная зараза, сотканная из физического уродства, жестокости, саморазрушения, маниакального нарциссизма, жадности и ненависти, ярко пламенеющего безумия, уже начала растекаться, окружая его в городе со всех сторон. Сет наблюдал ее проявления в других — теперь, когда в его глазах люди лишились своего непроницаемого фасада. Он научился смотреть сквозь него, в глубину, туда, где обитает дьявол. Ад заключен внутри каждого комка плоти, пока что представляющего из себя человека.
Сет рухнул на колени. Слезы жгли глаза; благословенно соленые, они застилали от него то, что было прибито гвоздями к стенам, что орало и корчилось.
Гений!
Он рыдал перед гением. Рыдал от благодарности за то, что было ему показано. Мастер-класс, задающий направление его собственным патетическим наброскам и черновикам. Он должен начать сначала. Как только вернется домой, он закроет крашеное пространство грязными бинтами, прежде чем нанести на стены и потолок своей комнаты новые раны. А потом он опять придет сюда, будет возвращаться ночь за ночью, чтобы напоить себя страхом и научиться запечатлевать то, что действительно бродит по улицам города. Его паршивая комната превратится в храм нового возрождения. Он будет работать, пока не свалится с ног, пока не запечатлеет уничтожение всякой личности и нарастающее до тошноты потрясение от увиденного.
Сет подполз на четвереньках к ближайшей двери, открыл ее и увидел освещенные тусклым красноватым светом из коридора стены, увешанные новыми чудесами под длинными полотнищами. Ему хотелось одновременно блевать, эякулировать и мочиться. Переживание было слишком сильным. Это мерзкое лекарство следует принимать осторожно, небольшими дозами, иначе он лишится последних крупиц рассудка, необходимых для того, чтобы воплотить в масле собственные видения.
Сет заглянул в дверной проем следующей комнаты, той, что напугала его во сне, и остановился: на всех стенах между зачехленными картинами висели красивые высокие зеркала. Он сейчас же понял, что, если смотреть слишком долго, от здешних образов, скрытых покрывалами, у него остановится сердце или наступит паралич. Поэтому Сет поднялся на ноги и развернулся, отчаянно желая выбраться из места, где к нему взывали картины. То был оглушительный шум, какофония. Все они хотели, чтобы он посмотрел на них, затерялся между ними. Однако прежде чем убраться из зеркальной комнаты, Сет заметил какое-то движение, уловил краем глаза.
Нечто трижды, перемещаясь с нечеловеческой быстротой, всплывало из глубин коридора отражений, созданного противолежащими зеркалами, но исчезало, стоило Сету обернуться. Слишком стремительное, чтобы за ним поспевал взгляд, оно либо растворялось, либо уходило обратно в глубь отражения, либо просто стиралось из его изможденного разума, который видел то, чего нет.
В комнате никого не было. Никого, столь же высокого и тонкого. С закрытым лицом, так же туго обмотанным чем-то красным. Наверное, Сет видел себя на фоне красных стен. Стен цвета убийства, смыкавшихся вокруг.
Сет выскочил из квартиры. Он протер глаза и отлепил от спины влажную рубашку, затем закрыл входную дверь и запер ее. Портье направился к лестнице, но, не успев спуститься, остановился, не в силах двинуться с места, — двери комнат шестнадцатой квартиры захлопывались одна за другой.
