Я кивнул. Фыркнув, он продолжил:
– Некто по имени Уинстон Синклер. По-видимому, я его ближайший родственник. На момент смерти у него ничего не было.
Теббит будто стыдился признаться в этом.
– Вы хотите, чтобы я глянул на эти бумаги?
– Вы и в самом деле покупаете и продаете старинные документы?
Под окном стоял деревянный ящик размером с коробку из-под печенья. Сэр Тоби водрузил его на стол.
Сбоку я увидел трафаретную надпись: «Кофе Силвер-Хиллз. 20 кг». Пошуршав упаковочной бумагой, Теббит извлек и протянул мне кипу листов (формата кварто) дюйма в три толщиной.
– Ничего в них не понял. А вы что скажете? Это ведь какая-то рукопись, верно?
Бумага хорошо сохранилась, хотя старые чернила приобрели коричневатый оттенок, а углы, как говорят антиквары, «пошли лисьими пятнами». Первая страница была отведена названию, написанному неуверенной, почти детской рукой и расползающемуся в разные стороны: «О МОЕМ ПУТЕШЕСТВИИ К БЕРЕГАМ АМЕРИКИ И МЕКСИКАНСКИМ ОСТРОВАМ, ГДЕ МНЕ СУЖДЕНО БЫЛО ОБНАРУЖИТЬ ОСТРОВА ЯМАЙКУ И КУБУ». Под заглавием значилось имя автора: «ДЖЕЙМС ОГИЛВИ». Мне это имя ничего не говорило. Я смог разучить на бумаге печать в виде короны, включенной в несколько овалов. Между овалами было написано: «АРХИВ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА». Возраст манускрипта я оценил лет в четыреста. Однако я не понял ни слова: похоже, автор пользовался некой скорописью.
– Это больше похоже на путевой дневник, – сказал я. – Расшифровка займет некоторое время.
– Сколько?
– Возможно, несколько дней.
– Сегодня вечером я уеду в Лондон и пробуду там до воскресенья.
– Отлично. Мы отложим это до вашего возвращения.
Сэр Тоби замешкался.
– По правде говоря, я очень хочу избавиться от рукописи. Почему бы вам не взять дневник с собой? Сообщите мне свое мнение, когда я вернусь.
– Не уверен, что готов принять на себя такую ответственность. Вдруг у меня случится пожар? Или меня ограбят?
Еще одна задержка. Сэр Тоби взвешивал «за» и «против». Потом сказал:
– Этот риск я беру на себя. Тут есть одно обстоятельство… – Он понизил голос, хотя мы были в кабинете одни. – Конфиденциальность. Из соображений, о которых вам нечего беспокоиться, я не хочу иметь к этому дневнику никакого отношения.
– Я буду хранить его в своей квартире. Я живу один, и никто, кроме меня, не будет об этом знать. Сэр Тоби, вы все рассказали мне об этом документе? – попробовал я застичь баронета врасплох.
– Конечно! Что за странный вопрос!
Саркастический смешок.
– Тот ямайский юрист, кто он?
Сэр Тоби недовольно поджал губы.
– Какое, скажите на милость, вам дело?
– Если что-либо в документе представляет исторический интерес, то мне, возможно, захочется уточнить его происхождение.
Сэр Тоби замер.
– Не надо. Ограничьтесь расшифровкой. Я жду от вас перевод, оценку и счет за услуги.
Я взял бандероль.
– Перезвоню вам после выходных.
Сэр Тоби отрывисто кивнул и развернулся к книжным полкам. Когда я выходил из кабинета, он сделал вид, что читает.
О капот моей машины, словно модель из авто-шоу, оперлась «роковая женщина» Дебби.
– Люди иногда находят папу излишне резким, – сказала она.
– Мне так не показалось, – соврал я. – Возможно, на следующей неделе я заеду опять.
Дебби скатилась с капота и заглянула в окно машины.
– А как вы относитесь к верховой езде? – спросила она, широко распахнув глаза.
Я искоса глянул на нее и резко взял с места. Слева от меня, в роще, раздавалась беспорядочная стрельба.
ГЛАВА 3
В магазине никого не было, так что я отпустил Дженис и закрылся пораньше. Дома я вынул рукопись из коробки и переложил в сейф у себя в спальне. Это был старенький «Гардзмен»: двенадцатиразрядный цифровой замок, отдельный замок с ключом и несгораемая внутренняя облицовка. Снаружи он был обшит деревом, что делало его похожим на обычную тумбочку. Как правило, там не лежало ничего ценнее паспорта, нескольких почти израсходованных кредитных карт и тонкой пачки банкнот.
В пабе «Корона и мученик» было полно народу (среда, вечер – все как обычно), однако мне удалось найти место в уголке. Мы с Барни совершили свой всегдашний ритуал: он спросил, что я буду заказывать, а я ответил, что возьму карри из курицы и кружку пива. Он ушел. В пабе было светло и шумно, что составило приятный контраст с пасмурной тишиной теббитовского мавзолея. За соседним столом полдюжины «офисных» девушек праздновали чей-то день рождения и вовсю откровенничали. Одна из них склонилась вперед и говорила вполголоса: «Медовый месяц… резиновые перчатки… и чтобы я потрогала эту гадость…» За этим последовали радостные взвизги. Я занялся пивом.
События дня оставили в душе какой-то осадок и никак не складывались в ясную картину.
Я доел карри и выпил уже вторую кружку, когда заметил, что из другого конца паба Барни машет мне телефонной трубкой. Кто мог меня здесь искать? Я пробился к аппарату.
– Мистер Блейк?
Женский голос. По-английски говорит хорошо, только согласные звучат резковато. Акцент то ли средиземноморский, то ли турецкий, возраст – примерно моя ровесница, на четвертом десятке.
– Передавал ли вам Тоби Теббит что-либо на хранение?
«Откуда ей это известно? Вот черт!»
– Возможно, – уклончиво ответил я.
– И Теббит ничего не рассказал вам о содержимом?
– Извините, а с кем я говорю?
– Можете называть меня Кассандрой. Мне кое-что известно, и я хотела бы поделиться с вами этими сведениями.
Раздался очередной взрыв девичьего смеха. Я закрыл ухо ладонью.
– Я вас слушаю.
– Будет лучше, если мы встретимся. Но видеть нас разговаривающими не должен никто, мистер Блейк. Знаете молельную комнату в местном соборе?
– Вы имеете в виду придел Ленгленда?
На том конце повесили трубку.
После теплого паба вечерний воздух показался холодным. Я тяжело шагал вверх по Стип-Хилл, перебирая возможные объяснения, но среди них не находилось ни одного здравого. Собор был открыт. Я кивнул женщине, собирающей пожертвования. Немногочисленные припозднившиеся туристы разбрелись по огромному, опустошающему разум пространству. Я прошел в глубь собора, пересек большой трансепт[4] и свернул на право, в маленькую комнату с каменными стенами и тяжелой дверью. Окошко в двери было забрано прутьями. Одна надпись сообщала: «СЮДА ПРИХОДЯТ ПОМОЛЧАТЬ НАЕДИНЕ СО ВСЕВЫШНИМ». И еще одна:
«СОБЛЮДАЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ТИШИНУ».
В центре комнаты стоял маленький стол с горящими свечами. На одной из стен висел простой деревянный крест, другую занимали узкие витражные окна. Еще там были деревянные стулья, выстроенные по краям комнаты, и две горгульи[5] – мать и сын, чьи широкие лица напоминали статуэтки с острова Пасхи.
