Птица, дивная тварь, парит в горной вышине…
И еще одна. И еще. Вдруг я понимаю, что они кружат надо мной. Страшно! Я не могу пошевелиться.
Один из грифов опускается на землю, ярдах в двадцати от меня. Потом остальные. Они громко хлопают крыльями.
Я собираюсь с силами и шевелю пальцем. Достаточно. Еда пока не умерла.
Что-то совсем рядом со мной. Я заставляю себя шевельнуть рукой. И все. Силы кончились. Но грифы держатся на расстоянии – пока.
Я слышу мужской голос. Речь ямайская, человек говорит непонятно, что-то вроде: «Господи, господи…»
Сквозь опухшие веки я различаю черное обеспокоенное лицо, вглядывающееся в мое. Потом меня берут под мышки и с трудом поднимают. Теперь я сижу.
Мой спаситель берет меня на закорки, и я впервые могу рассмотреть местность вокруг. Я упал с пятидесяти футов. Впрочем, чуть дальше есть еще один обрыв, спускающийся к широкому, более-менее ровному пространству. Машина, судя по всему, докатилась до края и рухнула вниз. Мельком я вижу банановые деревья и кофейные кусты. Человек, пошатываясь под моим весом, несет меня к своему дому с верандой и крышей из гофрированного железа. Из дома выходит маленькая седая женщина и спешит к нам. Я вижу только покрытую кустами плодородную землю.
Меня кладут в маленький грузовичок, наполненный, кажется, листьями. Женщина удерживает меня в сидячем положении, а мужчина со скрежетом включает передачу. Мы переезжаем вброд неглубокий ручей, взбираемся по крутому каменистому склону и выруливаем на дорогу. Я то почти прихожу в себя, то теряю сознание. Опять оживаю и опять проваливаюсь.
Едем вдоль изумрудно-зеленого склона, по которому ходят черные тени. Я вижу прилавки, небольшое скопление магазинов с названиями вроде «Успокойся!», «Кухни Румяной Кети» и тому подобными. Все надписи – с орфографическими ошибками, отражающими местное произношение. А вот лачуги, раскрашенные поярче: мясник, продовольственный магазин, почтовое отделение с какой-то рекламой и предупреждениями об опасности диабета. Я гадаю, долго ли мне суждено прожить. Вдруг мы оказываемся в городе и сворачиваем влево, к автобусной остановке. Перед нами церковь Святого Фомы Аквинского и длинный ряд прилавков. Потом грузовичок резко сворачивает вправо, к низким розовым строениям с надписью: «БОЛЬНИЦА ВЕСТ-ИНДСКОГО УНИВЕРСИТЕТА».
Я смутно вижу черное лицо, склонившееся к моему.
– Как вас зовут?
– Фома Аквинский.
– Назовите свое имя, или меня обвинят в убийстве.
В глазах наконец проясняется, и я вижу большую комнату, по которой беспорядочно снуют около дюжины человек. Люди в белом, больные на каталках… Какому-то юнцу разрезали футболку. Глаза у него закатились, он громко стонет. Вокруг столпилась куча народу.
К больному тянется непостижимый моток пластиковых трубочек и проводов.
– Мне нужно узнать ваше имя.
Темнокожая женщина решила попробовать чистый английский, а не местный диалект.
– Гарриус Блейкус.
– Откуда вы, мистер Блейкус?
– Я в отпуске, остановился в «Терранове». Выиграл первый приз – выходные с мисс Ямайка.
– Ну, будьте же умницей. Что с вами произошло?
– Я пошел в поход в Блу-Маунтинс.
– Один?
– Нет, с мисс Ямайка. Меня ограбили.
Медсестра втыкает мне в рот термометр.
– Идти туда одному – глупо, глупо! Вам крупно повезло, что вы живы, мистер Блейкус!
Подошел врач. Во всяком случае, мне этот человек показался врачом. Одетый в белый халат, со стетоскопом, властный, лет около пятидесяти, с черным морщинистым лицом и седыми волосами, он снимает стетоскоп и щупает мой пульс:
– Вы потеряли три пинты крови. Кость руки, слава богу, не задета. У вас изранены лодыжки, но ничего не поломано. Отдохнете два-три дня и будете плясать под волынку.
Простыня вымокла, лоб вспотел. Я весь дрожу. Доктор заговаривает опять:
– И у вас небольшой жар.
– Где я?
– В кингстонском травмопункте. По части пулевых ранений мы накопили больший опыт, чем Вест-Индский университет.
Парень, у которого ранена грудь, начинает громко что-то кричать на густом ямайском жаргоне. Доктор исчезает из моего поля зрения, и я засыпаю.
Теперь вплывают двое мужчин-санитаров. На потолке – сырые пятна и яркие светильники. Все вместе крутится, словно ночной небосвод.
– Он выдержит перевозку?
– Да, только держите его под капельницей.
Мой грохочущий голос заполняет большую комнату и все больничные коридоры:
– Они не медики! Они хотят меня похитить! Они забирают меня, чтобы убить!
Наверное, у меня шевелятся губы. Меня аккуратно поднимают, перекладывая на каталку. Ко мне наклоняется медсестра:
– Вы хотите что-то сказать, мистер Блейкус?
– Они убьют меня, – с трудом шепчу я. – Я знаю, где искать Крест Иисуса.
– Все хорошо. Не волнуйтесь.
Я цепляюсь за ее рукав:
– Не отдавайте им меня!
Сестра освобождается от моей хватки и успокаивающе похлопывает по плечу. Потом что-то тихонько говорит доктору. В следующее мгновение он оказывается рядом. В руках у него шести футовый шприц.
– Это вас немного успокоит.
Я пытаюсь выдрать капельницу, выползти из носилок и пуститься по коридору наутек. Я уже почти дотянулся до капельницы, но хватка у медсестры как у гориллы.
– Вы потеряли много крови, мистер Блейкус. А еще европейцам вредно подолгу бывать на солнце.
Коридор опять оглашается воплями: очередной юнец стонет и держится за голову. Вокруг толпятся его приятели. Мне мерещится, что я вижу открытый мозг.
– Здесь белому делать нечего, мистер Блейкус, – мягко говорит медсестра. – Вас отвезут в замечательную частную лечебницу.
– Мне и тут неплохо… – прошептал я.
– У нас мало места.
Потолок уплывает назад. У парня теперь вся грудь в бинтах, он громко жалуется, что ему порвали футболку. Меня со скрипом катят по коридору. Я ловлю на себе любопытные взгляды, дрожу от холода, парю, словно наполненный гелием шар, потом чувствую на лице жаркий солнечный свет, меня везут по каким-то буграм, грузят в «шаттл», мы взлетаем высоко над Блу-Маунтинс, и Ямайка съеживается до маленькой зеленой точки на бирюзовом карибском фоне, и я слышу запах духов мисс Ямайка, которая почему-то смахивает на головореза из Тренч-Тауна, а он похож на одного из тех стрелявших…
Тихая комната. Легкие простыни. Теплый сухой воздух. Сквозь жалюзи задувает ветерок. С улицы доносится странное ритмичное постукивание, словно прыгают теннисные мячики. Миллион насекомых. Они щелкают и жужжат. Радужная стрекоза задумчиво зависает перед окном – смотрит, нельзя ли чем поживиться. Кидается в сторону. Женский смех, мужской голос.
Комната – светлая, просторная, со вкусом обставленная. Здесь есть плетеные стулья. Я вновь уплываю в сон.
В следующий раз я просыпаюсь уже в темноте. Снаружи доносится шорох. Это волны. Я пытаюсь пошевелиться, но мои руки весят по тонне каждая. Я говорю о метрической тонне или о единице,
