Теперь я стоял на границе своего мира. За Моффатом начинались незнакомые мне места. Я ждал приключений. Впрочем, мой настрой разбавляли дурные предчувствия. Я продолжал идти на юг, и к вечеру моя дорога слилась с другой, главной, которая вела в Карлайл и дальше на юг.
На то серебро, что дала мне мать, я мог питаться в течение нескольких недель. В руках я нес подаренное Учителем копье, а в рукаве, в закрепленных на предплечье ножнах, притаился кинжал. За время моего долгого пути я не единожды задумывался о прошлом этого диковинного человека и об историях, которые мог бы мне поведать этот кинжал. И все равно, с копьем и кинжалом я чувствовал себя в безопасности. Вздумавший подстеречь меня грабитель мог запросто остаться лежать с перерезанным горлом.
В моей суме был не только кошелек с деньгами, но еще маленькая Библия и – да благословит Господь моего преподавателя! – „Жизнеописания“ Плутарха в переводе Томаса Норта. Бесполезный груз? Моя мать так и сказала бы. Однако меня ждали испытания, а спасение мое таилось в мудрости глубоко свободных людей: Солона, Филопемена, Тита Квинция Фламинина, Гая Мария… Их мысль, пробившись сквозь пелену времен, разгоняла страхи и освещала путь, до тех пор скрытый во тьме. Их дружеское присутствие делало меня сильнее, и я искренне верю, что без них не дожил бы до этого дня.
Вам может прийти в голову, что идущий по незнакомым местам деревенский паренек – подходящая жертва для завзятых ловкачей, которые готовы притвориться любезными попутчиками, хотя интересуют их лишь его монеты. Некоторые и вправду пробовали завязать со мной знакомство. Это произошло в первый же день, когда я, с наступлением темноты, остановился на постоялом дворе, где дарили жара и веселье.
Не буду утомлять вас описанием всего, что приключилось со мной за время долгого пути на юг: обстоятельства заставляют меня беречь бумагу. Благодаря этим же обстоятельствам я вынужден писать в спешке – ибо на вопрос, выживу я или нет, ответ будет получен еще очень не скоро. Ограничусь лишь тем, что скажу: трудности оказались мне по плечу. Зато когда три недели спустя я вошел в Лондон – без монеты в кармане и с истершимися подошвами – с меня сняли мерку и нашли непригодным для мира людей.
Туман над великим городом я увидел за полдня до того, как передо мною предстал он сам».
ГЛАВА 6
«На подходах к городу мне стали попадаться дома, подобных которым я не встречал ни разу в жизни. Они походили на дворцы и своим великолепием почти не уступали замкам, виденным мною издалека, пока я шел на юг. К некоторым из них вели длинные широкие проходы. Сами дома были окружены правильно расположенными деревьями и кустами, и при взгляде на эти узоры становилось ясно, что это дело человеческих рук. Дорога стала шире. Время от времени мимо меня проезжали всадники – иногда по одному, иногда по двое или трое – прекрасно одетые, с длинными узкими мечами в ножнах. Дома уменьшились и лепились близко один к другому, а места для садов вокруг них я почти не видел.
Теперь я встречал обыкновенных прохожих, которые почти не обращали на меня внимания. На всем долгом пути из Шотландии я предпочитал оставаться в одиночестве – „держа язык за зубами“, как сказал бы Учитель. Я был столь враждебен и неразговорчив, что незваные попутчики быстро находили повод для расставания. Здесь я с такими трудностями не сталкивался. Мне даже не кивнули ни разу.
Я шел по городу уже час. Мимо тянулись ряды жавшихся друг к другу домов, сотни прохожих месили уличную грязь. Мне тут же вспомнился наш коровник. Впрочем, даже он вонял меньше. Я начал ловить на себе любопытные взгляды. Наверное, внимание привлекала моя одежда – бриджи с шапкой – и копье. Мимо меня, хихикая, пробежали две молодые женщины – каждая прикрывала рот ладошкой, а на их лицах я заметил какой-то белый порошок, что показалось мне весьма странным.
Все то время, что я приближался к центру города, суеты и шума вокруг меня становилось больше: какие-то люди тянули за собой тележки, полные овощей, магазины выставляли в витринах покрытое мухами мясо, женщины несли мешки с хлебом и мукой… Всадников стало тоже больше. Они были в чулках (как у моей матери), в одежде с оборками и в повязках из белой материи вокруг шеи, носили мечи и обычно держались с некоторым самодовольством, а их кони не уступали хозяевам в великолепии и высокомерии. Другие лондонцы – одетые в лохмотья, покрытые вшами – протягивали сложенные горстью ладони, прося милостыни. Один или двое играли на мандолинах, как принято у попрошаек в Ланарке.
Вскоре я шел вдоль узких улиц, среди которых попадалось множество трактиров; здесь сновали туда- сюда торговцы, мелькали повозки с бочками, древесиной, тюками шерсти и прочими товарами. На холме стояла огромная квадратная башня, на четырех углах которой имелись свои башенки, и на каждой из них развевалось по флагу. Однако не сама башня привлекла мое внимание. Рядом стояла виселица, на которой покачивались тела трех казненных. Дальше я увидел огромную арку, неподалеку от нее какие-то шесты, а на них – кормовая репа, что ли… Приблизившись, я с ужасом разглядел, что это человеческие головы. Они уже высохли и потеряли цвет, рты с отвисшими нижними челюстями были широко открыты, и в них, а также в ушах и глазных впадинах, жужжали мухи.
Вниз по шестам растекались темные пятна. Какое варварство! Я не верил собственным глазам! Что бы эти люди ни сделали, разве не были они христианами, разве не заслуживали погребения по христианскому обычаю? Борясь с тошнотой, я шагнул под арку. Похоже, никто в окружавшей меня толпе не замечал этих мерзких шестов.
Ближе к вечеру небо потемнело, вроде собиралась гроза. Я шел вдоль широкой реки, называвшейся Темзой. Вверх и вниз по полоске воды сновали маленькие корабли, многие из них с грузом. Прежде я видел такие только на картинках. Они очаровали меня, и я почти забыл страшные головы, под которыми проходил раньше. На набережной стояла деревянная лебедка, с помощью которой грузили бочонки – судя по всему, с французским вином. Наконец я дошел до моста. Уже почти стемнело, а у меня не было ни денег, ни места для ночлега. Кроме того, я ужасно устал, так как в тот день отшагал четыре лиги.
Здесь, к югу от реки, резала глаза нищета. Но и веселья тут было больше – так мне показалось. По улицам толпами бродили пьяницы. Совсем не молодая женщина (лет, возможно, сорока) с ярко накрашенными губами и усыпанным белым порошком лицом как-то странно улыбнулась. Мне стало неприятно. Я не обратил на нее внимания и прошел мимо. От женщины пахло цветами и потом. Шагов через пятьдесят, а то и меньше, путь мне преградили четверо юношей, выглядевших старше меня на несколько лет. На них были плоские шапки с перьями, а на поясе у каждого висело по длинному узкому мечу. Их поведение совсем мне не понравилось.
Самый старший из них, с тупым лицом, в тускло-красном плаще и тонких бриджах, остановил меня, подняв ладонь.
– Откуда ты приполз, деревенщина? Из Шотландии?
Его друзья, стоявшие вокруг меня, хрипло расхохотались.
– А где ты украл свою одежду? Вынул из задницы у овцы?
Опять смех. Я попытался оттолкнуть его и пройти, но он пихнул меня в грудь и сказал:
– Разговор еще не окончен, парень!
Его лицо находилось в футе от моего, изо рта у него отвратительно пахло портвейном.
– Ты мне тоже не нравишься! – ответил я.
Он уставился на меня в сердитом изумлении и ударил наотмашь по лицу. Удар был сильным и неожиданным – я отшатнулся и чуть не упал. Юноша наступил на выроненное мною копье. Устояв на ногах, я внезапно, „со всей яростью и отвагой“, выхватил из рукава кинжал и метнулся к горлу моего противника. Он замер с широко раскрытыми от ужаса глазами. Я только проколол кожу у него на горле, и из ранки потекла кровь, а я громко, не сдерживая гнева, спросил:
– Я действительно из Шотландии, сэр. Вы хотите что-то сказать по этому поводу?
Все еще бледный, он тряс головой и отступал, но тут я краем глаза заметил, что один из его товарищей потянулся за мечом. Меч мне показался не длиннее руки.
Он был короче моего копья раза в два.
Защититься от удара копьем в живот, когда его вскинули от уровня колена, невозможно. Бросив кинжал, я схватил копье и ударил всем своим весом: я чувствовал смертельную опасность, а кроме того, очень разозлился. Железный наконечник погрузился в живот моего врага на целый палец. Он рухнул и начал кататься по земле, закрыв рану ладонями и вопя от боли. Между пальцев струилась кровь. Его товарищи с криками разбежались – ох и отважные же парни! – оставив раненого выть в одиночестве. Женщина, улыбнувшаяся мне мгновением раньше, куда-то исчезла.
