отмахнулись, но когда это говорит Нельсон, то вы чувствуете, как вам самому становится тепло… В чем дело, черт возьми, мистер Ричардс? Закрывайте дверь с этой или той стороны, будьте так любезны. Не стойте в дверях как истукан.
– Сэр, – отвечал бедный писарь. – Вы приказали принести остальные бумаги перед чаем, а вы как раз собираетесь пить чай.
– Верно – верно, я действительно так говорил, – согласился Джек Обри. – Черт меня побери, какая куча бумаг. Оставьте их здесь, мистер Ричардс. Я их просмотрю до прихода в Кальяри.
– Сверху те бумаги, которые оставил капитан Аллен, их надо только подписать, сэр, – произнес писарь, пятясь.
Взглянув на груду бумаг, Джек Обри помолчал, затем воскликнул:
– Вы только посмотрите! Не было печали. Вот вам и королевская служба, флот Его Величества во всей его красе. Вас охватывает прилив патриотических чувств, вы готовы ворваться в самую гущу боя, а вас заставляют подписывать такую гадость. – Обри протянул доктору заполненный аккуратным почерком лист.
– Странно, что закон всегда подчеркивает противоестественность скотоложества, – заметил Стивен. – Хотя я знаю по меньшей мере двух судей – мужеложцев, не говоря, естественно, об адвокатах… Что же с ним будет?
– Его повесят. Вздернут на ноке рея в присутствии экипажей шлюпок от всех судов эскадры.
– Мне кажется, это чересчур жестоко.
– Разумеется. Что за тоска смертная – дюжины свидетелей, которых будут ждать на флагманском корабле, потерянные дни… «Софи» станет посмешищем. К чему докладывать о таких вещах? Козу следует зарезать – это будет только справедливо – и подать на стол той вахте, которая донесла на беднягу.
– А нельзя ли тихо высадить козу с любовником на какой – нибудь островок – или, если вас заботит вопрос морали, рассадить их по разным островкам – и незаметно уплыть прочь?
– Ну что ж, – отозвался Джек Обри, гнев которого поутих. – В вашем предложении есть смысл. Чашку чая? С молоком?
– С козьим, сэр?
– Думаю, что да.
– Тогда, если позволите, без молока. Насколько я помню, вы сказали, что ваш канонир болеет. Нельзя ли повидать его и выяснить, чем можно ему помочь? Скажите, пожалуйста, где находится артиллерийская каюта?
– Вы рассчитываете встретить его там? Но его каюта в другом месте. Киллик вас проводит. А то, что вы считаете артиллерийской каютой, на шлюпе, как мы чаще всего называем наш бриг, представляет собой кают-компанию, где трапезуют младшие офицеры.
Сидевший в кают-компании штурман, потягиваясь, обратился к казначею:
– Теперь тут стало свободно, мистер Риккетс.
– Вы правы, мистер Маршалл, – отозвался казначей. – Мы наблюдаем большие перемены в эти дни. Что из этого получится, я не знаю.
– Я полагаю, что может получиться толк, – сказал Маршалл, медленно подбирая крошки со своего жилета.
– Все эти его выходки, – негромким голосом, с сомнением покачивая головой, продолжал казначей. – Этот треснувший рей. Эти неподъемные пушки. Олухи – новобранцы, о которых он якобы ничего не знал. Все эти новые матросы, для которых нет места. Вахтенные, за которыми нужен глаз да глаз. По словам Чарли, люди ропщут. – Он мотнул головой в сторону матросского кубрика.
– Пожалуй, я соглашусь. Пожалуй, соглашусь. Старые порядки изменились, и все перевернулось. Согласен, мы, возможно, несколько взбалмошны, такие молодые и красивые, с нашим новеньким эполетом. Но если старые, опытные офицеры его поддерживают, то, по-моему, это многое объясняет. Плотнику он нравится. По душе и Уотту, потому что он хороший моряк, уж это точно. И мистер Диллон, похоже, знает свое дело.
– Возможно. Возможно, – сказал казначей, у которого был свой взгляд на причины некоторой восторженности штурмана.
– Кроме того, – продолжал Маршалл, – при новом хозяине дела, возможно, пойдут веселее. Когда матросы привыкнут к новым порядкам, они им понравятся; то же, я уверен, можно сказать и об офицерах. А уж при офицерской поддержке в плавании проблем не будет.
– Что? – переспросил казначей, приложив ладонь к уху: шум и грохот заглушили слова штурмана,
