«съедаются» даже самым крошечным огоньком, даже электрическим свечением в вакууме, изолированном от окружающей среды. «Это, — пишет Бассетт, — по всей видимости, предлагается как попытка спасти всю теорию, которой может быть нанесен тяжелейший удар простым зажиганием спички, и может быть принято как свидетельство того, что великий ум де Селби давал сбои».
Существенным обстоятельством в данном случае является отсутствие какого бы то ни было серьезного и письменно зафиксированного свидетельства о проведении экспериментов, с помощью которых де Селби в других случаях всегда стремился обосновать свои теории. Надо признать, что Краус (см. ниже) дает сорокастраничное описание некоторых экспериментов, в основном связанных с попытками упрятать определенное количество «ночи» в каких-нибудь сосудах; упоминается также о бесконечных сидениях в закрытых на задвижку ванных комнатах, в которых все источники света были тщательно заглушены и из которых был постоянно слышен громкий стук молотка. Он поясняет, что попытки поместить определенные количества «субстанции ночи» в сосуды проводились в основном с использованием «по вполне понятным причинам» бутылок, сделанных из черного стекла. Указывается, что использовались также непрозрачные фарфоровые банки, притом «с некоторым успехом». Говоря скованным слогом Бассетта: «боюсь, такая информация не является сколько-нибудь серьезным вкладом в деселбиану» (sic).
Очень мало известно о Краусе и его жизни. Краткая биографическая заметка о нем имеется в уже устаревшей «Bibliographie de Selby» («Библиография трудов де Селби и трудов о нем»). В этой заметке утверждается, что Краус родился в Аренсбурге, недалеко от Гамбурга; в молодости он работал в конторе своего отца, занимавшегося изготовлением и продажей джема по всей северной Германии. Краус начисто исчез из поля зрения после ареста Люкротта в гостинице Шипхейвена, произошедшего вслед за разоблачениями газеты «Таймс», описавшей некрасивую возню вокруг писем де Селби и сделавшей самые язвительные и уничтожающие замечания по поводу «постыдных» махинаций Крауса в Гамбурге, совершенно недвусмысленно указывавшей на его причастность ко всему этому скандальному делу. Если вспомнить, что все эти события произошли в тот судьбоносный июнь, когда стал выходить «Деревенский альбом» отдельными выпусками, с двухнедельным интервалом между ними, становится ясным значение и смысл всего этого дела. Последующая реабилитация Люкротта послужила лишь возникновению новых подозрений по отношению к Краусу, так и оставшемуся в тени.
Научные изыскания, проведенные в недавнее время, не смогли пролить свет ни на личность Крауса, ни на то, как закончилась его жизнь. В «Воспоминаниях» Бассетта, вышедших посмертно, имеется интересное предположение, что Краус вообще не существовал, а имя его было взято затворником дю Гарбиндье, вечно скрывавшимся от людей, как один из псевдонимов, для еще более широкого ведения «клеветнической кампании». Однако Краус в «Жизни де Селби», как мне представляется, настроен по отношению к де Селби весьма дружелюбно, и вряд ли в данном случае можно выводить подобные предположения.
Сам дю Гарбиндье, возможно, притворно путаясь в некоторых внешне похожих словах английского и французского языков, сплошь и рядом пишет «черный воз» и «черный дух» вместо «черный воздух» и строит на этой нелепой игре слов невероятно длинный пассаж, в котором ехидно-насмешливо описывает мириады чернокожих, едущих на черных возах и каждый вечер заполняющих своим черным духом небеса, превращая тем самым день в ночь.
Мне представляется, что наиболее умный подход к этому вопросу применил малоизвестный шведский исследователь Ле Клерк, сказавший: «Обсуждаемое обстоятельство находится за пределами той области исследований, которыми может и должен заниматься добросовестный комментатор, и, не будучи в состоянии сказать нечто доброжелательное или душеполезное, следует просто хранить молчание».
41
Res ipsa — здесь: как обстоят тут у нас дела (лат.). (Прим. пер.)
42
Правильно было бы «гальванизированным», но Отвагсон, как обычно, путается в словах, имеет в виду «парализованным»
43
Надо бы не «обжоги», а «изжоги».
44
Ле Клерк — в своей ныне почти забытой работе «Новые разыскания и исследования» — привлек внимание к той важной роли, которую играет перкуссия в диалектике де Селби, и на достаточном количестве примеров продемонстрировал, что большинство экспериментов, проведенных этим экстраординарным ученым, сопровождалось исключительно громкими шумовыми эффектами. К сожалению, весь этот грохот и шум при подготовке экспериментов происходил за закрытыми дверьми и ни один из комментаторов не рискнул высказать касательно того, что же там происходило, даже предположения. При сооружении своего знаменитого «водяного ящика» — вполне вероятно, то был один из самых высокочувствительных и легкоповреждаемых приборов из когда-либо сотворенных человеческими руками, — де Селби, по имеющимся сообщениям, сломал три тяжелых отбойных молотка, и ему пришлось заниматься унизительной судебной тяжбой, которую затеял его домовладелец (тот самый, печально известный Портер), обвинявший де Селби в том, что в результате «шумовой деятельности ученого» якобы оказались расшатанными перекрытия между этажами, а в одной из комнат был якобы поврежден потолок. Так или иначе, совершенно ясно, что де Селби уделял большое внимание «работе с молотком» во всех ее видах (см. «Счастливые часы», с.48-49). В «Атласе для широкого круга читателей» де Селби дает весьма смутное описание своих исследований природы стука вообще и производимого молотком в частности и весьма смело заявляет, что резкость стука происходит от того, что взрываются «шарики воздуха»; из вышесказанного можно заключить: де Селби представлял себе воздух, состоящим из бесчисленного множества крошечных пузырьков, наподобие миниатюрнейших воздушных шариков, — такой взгляд, как известно, не подтверждается современной наукой. В рассуждениях о природе дня и ночи, которые можно найти в других трудах де Селби, он, как бы между прочим, упоминает о напряжении «воздушных пленок», «шариков воздуха» и «воздушных пузырей». Де Селби приходит к заключению, что «стук представляет собой все что угодно, но только не то, чем он кажется»; такое заявление, даже если и не считать его легко опровержимым, представляется мне совершенно излишним и ничего не проясняющим. Люкротт высказал предположение, что громкий стук являлся способом, к которому прибегал ученый, чтобы заглушить все другие шумы, которые могли бы дать хоть некоторое представление о том, в каком направлении ведутся эксперименты. Бассетт в целом присоединился к этому предположению, хотя и с двумя оговорками.
45
Читателю наверняка известно, какие баталии разворачивались вокруг этой работы, дразнящей своей загадочностью более, чем какой-либо иной из дошедших до нас в рукописном виде трудов до Селби. «Codex» (первым дал ему такое название Бассетт, в своем монументальном труде «Компендиум де Селби») представляет собой собрание приблизительно двух тысяч листов писчей бумаги стандартного размера, мелко исписанных с двух сторон. Главной особенностью этой рукописи является то, что в связи с крайней неразборчивостью почерка ни одно слово не поддается прочтению. Предпринимавшиеся различными комментаторами попытки, расшифровать те немногие места, которые казались более разборчивыми, приносили фантастически различные результаты, не столько в интерпретации заложенного в них смысла (не о смысле идет речь), сколько в разработке несуразиц, проистекавших из полученных интерпретаций текста. В одном из таких мест, по сообщению Бассетта, «с большой проницательностью» говорится о «старости», в то время как Хендерсон (биограф Бассетта) интерпретирует то же место как «описание, не лишенное красоты, того, как ягнятятся овцы, и того, какая помощь им при этом оказывается, на одной неназванной ферме». Такие расхождения, следует признать, мало способствуют укреплению репутации и того, и другого комментатора.
Люкротт, демонстрирующий скорее особо развитую догадливость, чем глубоко научную проницательность, и здесь выдвигает свою «теорию подделки» и высказывает удивление по поводу того, что «люди, как представлялось, достаточно разумные, оказались введенными в заблуждение столь грубой подделкой». Забавная ситуация возникла после того, как Люкротт, от которого Бассетт потребовал обоснования такого смелого заявления, попутно с другими доказательствами своей правоты, упомянул о том, что одиннадцать страниц «Кодекса» якобы пронумерованы одной и той же цифрой — «88». Бассетт, которого такое сообщение явно застало врасплох, провел независимую проверку и в результате не обнаружил вообще ни одной страницы с таким номером. Последовавшая за этим перепалка выявила
