– У Франциски было полно забот со спортзалом, – подхватила она, опасаясь, что пауза может погасить зародившийся импульс. – Но под конец все успели сделать. Получился настоящий рай для мужчины. Сам увидишь.
– Хотелось бы, – сухо отрезал он, но за иронией проскользнула досада, и на короткий миг его руки метнулись к голове, как будто для того, чтобы сорвать ненавистную повязку.
Она вспыхнула и закусила губу, пожалев, что у нее вырвались эти слова. Какая получилась бестактность! Но ведь эту фразу повторяют на каждом шагу, она давно уже утратила буквальный смысл…
– Ты обязательно увидишь, Брэндон, – с горячностью выпалила она.
Он выглядел – нет, не жалко, а трагично. Умный, сильный, красивый человек, прикованный к креслу жалкой полоской марли.
Но не навсегда же! Конечно, не навсегда, ведь в нем ключом бьет энергия. Наверняка его жизнерадостность и страстная натура просто заставят его тело исцелиться.
– Ты снова будешь видеть, – промолвила она, – я ни минутки не сомневаюсь.
– В самом деле? – Он поднял подбородок, выражая тот же скептицизм, что звучал в его голосе. – Ты гадала на картах или на кофейной гуще?
Умом Келси понимала, что это говорит не Брэндон, а пережитая им трагедия. Но как бы то ни было, сарказм больно уколол ее. Она снова покраснела и повернулась, чтобы уйти.
– Пойду посмотрю, что там делает Джинни, – резко бросила она, досадуя на себя за дрожащий голос. – Я составлю список и передам его Франциске, так что если чего-нибудь хватишься…
– Что же произошло, Келси?
Келси остановилась, взявшись за дверную ручку. Кровь у нее в жилах текла медленно, вяло, словно ручеек под толстым слоем льда. Она замерла и слабо, будто не расслышав, спросила:
– А?
– Что произошло в тот вечер?
Он сидел прямой как палка, повернувшись к ней лицом. И у нее возникло странное чувство, будто он смотрит сквозь бинты и видит, как все внутри у нее сжалось от страха.
Этого момента – момента, когда придется объясниться с ним, – Келси боялась больше всего. Целую неделю снова и снова задавала она себе вопрос, что ему сказать, и молилась, чтобы не пришлось этого делать, чтобы он сам все вспомнил.
Теперь этот момент наступил, как разверзшийся под ногами люк водосточного колодца на мостовой. И нет времени придумать уклончивый ответ. Если бы только я могла сказать правду! Забыть указание доктора Джеймса и открыть свое сердце, напомнить о любви и ласке, о слезах и дожде…
– Ты совершенно ничего не помнишь?
– Нет, – категорически заявил он. – Помню, как мы играли с Джинни в футбол, это было здесь, возле дома. И вдруг я просыпаюсь в больнице, уже через двое суток. – Он потер скулу рукой. – Как будто все это время провалилось в какую-то черную дыру.
– Да, – медленно произнесла она, пытаясь выиграть время и найти нужные слова. – Я понимаю, что ты чувствуешь.
Встав, он прохромал к окну и привалился к подоконнику. Солнце светило у него за спиной, и лицо оказалось в тени.
– Так расскажи мне.
– Ну… – протянула она. – Я… ну, мы…
– Черт побери, Келси! – жестким, как кора дерева, голосом оборвал он ее. – Какого черта ты мнешься? Мне не нужно ничего, кроме правды. – Угрюмые слова прозвучали угрозой. – Если я не помню сегодня, это еще не значит, что не вспомню завтра.
Странно, подумала она. Сейчас, на фоне солнца, он очень похож на прежнего Брэндона. Но тот Брэндон, который пришел ко мне и поцелуями осушил мои слезы, не мог сказать такое, да еще подобным тоном…
Что ему ответить? Он мне явно не верит. Он уже решил, что я мнусь, придумываю, что бы такое солгать. Значит, если я скажу правду, эту неприятную для него правду, которую отторгает его подсознание, он не поверит мне.
Мысленно она обратилась к Брэндону:
Нет, так нельзя, оборвала она себя. Это слишком эгоистично! В его душе накопилось столько подозрений, что он не поверит ни одному моему слову.
– Ты повез меня к отцу в Сан-Франциско, – сказала она, лихорадочно соображая, что нужно говорить правду, но не обязательно всю. – У меня не было своей машины.
То же самое она сказала полицейским в больнице. Но полицейские, молодые ребята, тронутые ее видом – или, возможно, не желая досаждать респектабельным семействам из тех, кто платит высокие налоги, – приняли ее слова за чистую монету. Отдали честь, извинились за беспокойство и настоятельно посоветовали ей хорошенько отдохнуть.
От Брэндона таких джентльменских манер ожидать не приходилось.
– Домой? В Сан-Франциско? Зачем?
Слова вылетали, как серия быстрых коротких ударов боксера, стремящегося измотать противника.
– Я хотела увидеть отца.
– Так поздно? Мне сказали, что была страшная гроза.
– Я беспокоилась о нем, – объяснила Келси, выбирая из болота правды самые твердые кочки. Сюда не ступить. И сюда тоже. А вот сюда – попробуем, здесь безопаснее. – У него… знаешь, у него частенько бывают неприятности. Он пьет, увлекается бегами. Я пыталась дозвониться до него, но никто не брал трубку. И я забеспокоилась.
Это по крайней мере похоже на правду. Она слышала, как задрожал ее голос во время последних фраз… Разрыв с Дугласом означал, что я бросаю отца на произвол судьбы. До сих пор его спасал только этот скользкий утес, но какой ценой!
– Дуглас знал, куда мы едем? Он знал – почему?
– Нет, – проговорила она, все еще цепляясь за правду, хотя у нее взмокли ладони и учащенно забилось сердце. – Нет, я не сказала ему, что уезжаю.
– Так что же он подумал, Келси, когда увидел, что мы уезжаем вместе? – безжалостно наступал Брэндон.
– Не знаю, – тихо ответила она, уверенная, что Брэндон воспримет это как ложь. Ну нет, в принципе это не ложь. Я и правда не знала!
– Ладно, а что, по-твоему, он мог подумать?
Не дождавшись ответа, Брэндон чертыхнулся и сделал два шага по направлению к ней, совсем забыв о больной ноге. Но тут же вынужден был остановиться и снова отступил к подоконнику.
– Что же он, черт побери, мог подумать? – еще жестче продолжил Брэндон. – Что я, что ты и я… – он запнулся, как будто невыносимо было договорить эту фразу до конца. – А потом он разбился. Черт возьми, мой брат умер, думая, что я… что ты и я…
Он подавленно умолк. Келси смотрела на него и чувствовала, как у нее леденеет сердце. Доктор Джеймс прав, Брэндон не должен знать правды. Если я скажу ему сейчас, как далеко зашло наше предательство, он не поверит. А если и поверит, то чувство вины станет для него невыносимым. Впрочем, если я скажу ему правду о своей помолвке с Дугласом и о самом Дугласе…
Хватаясь за соломинку надежды и не раздумывая долго, она заговорила:
– Брэндон, мои отношения с Дугласом не были… Как бы это сказать… Это не было обычной помолвкой. Он знал, что я не люблю его.
– Все знали, что ты его не любишь, – возразил Брэндон. – Ты никудышная актриса. Бедняга, он, наверное, с ума сходил по тебе, если готов был заплатить такую цену.
