Киттен взяла еще порошка.
Ферстон продолжал что-то бормотать себе под нос. Он будто не интересовался никем из нас. Его можно было принять за помешанного, пока я не заметил проводок у него на шее. Оказывается, периодически он говорил по мобильному в наушнике.
– Боллокс! – произнес он. – Чертова задница! Боллокс! Боллокс!
Это единственная фраза, которую я смог разобрать. Дальше последовало невнятное бормотание. Ферстон перемежал английские слова с французскими, но в суматохе расслышать их было невозможно. Зато сам он не обращал внимания на репортеров, окруживших его со всех сторон и непрестанно щелкающих фотокамерами. Выпрямившись и гордо запрокинув голову, он позировал им и анфас, и в профиль, и тут только мой глаз художника оценил аристократизм его внешности – тяжелый подбородок, выступающие упрямые скулы, высокий лоб и улыбку человека, знающего себе цену.
Я чувствовал себя приблудным псом в блестящей компании. Майкл Кейн, Мик Джаггер, Джерри Холл, Дэвид Бэйли, Элизабет Херли, Джереми Айронс, Дэвид Боуи, Брайан Ферри, Вивьен Уэствуд, Маноло Бланик… – я не в силах был запомнить всех присутствовавших там великих актеров. И совсем растерялся, заметив Стивена Фрая, писателя и актера, которого знал только по вудхаусовской серии и видел разве что на экране телевизора. Чуть придя в себя, я сразу подошел к нему и сообщил, что являюсь его горячим поклонником. Но в его лице было что-то ужасающее и отталкивающее.
Меня удивляло, что на фоне всего этого звездного небосклона Киттен и Дэнни казались самыми заметными фигурами. Они стояли окруженные толпой, постоянно в центре внимания, но друг с другом держались отчужденно, почти не смотрели друг на друга и, что уж совсем странно, не разговаривали. Киттен о чем-то охотно беседовала с Малкольмом Маклареном, а Дэнни любезничал с красивой девушкой- азиаткой, держа ее за руку.
Не знаю, как это произошло, но пока я с кем-то здоровался и обменивался улыбками, на несколько минут отвернувшись от Киттен, я потерял из виду их обоих, а повернувшись, едва успел заметить краем глаза, что Киттен удалилась в отдельную комнату с мужчиной, похожим на Майлза Дэвиса. Они выглядели чем-то озабоченными. Я поискал взглядом Дэнни, он все еще разговаривал с красоткой, только теперь почти обнимая ее.
Я попытался пробиться к стойке бара. Случайно заговорил с художником, который участвовал в выставке со своим весьма экстравагантным произведением – изваял собственную голову из куска льда, представлявшего собой замороженную смесь воды с его кровью. Затем меня остановила дама, и пока я выслушивал ее болтовню, в зале появился Дэнни, тащивший за собой уже изрядно накачавшуюся наркотиками Киттен.
– Шлюха! – вопил он.
– Я ничего не делала. Кто тут самая настоящая чертова шлюха, так это ты!
– Ты шлюха, обдолбанная всякой дрянью!
Киттен вырвалась от Дэнни. Все повернулись в их сторону.
– Ты шлюха! Отвернуться нельзя на секунду, чтобы ты уже не прыгнула под кого-нибудь!
– А ты-то не лучше! Кто эта японка, с которой ты обнимался?
– Это китайская актриса.
– Пари держу, ты с этой девкой переспать собираешься!
Что я мог поделать, наблюдая этот скандал? У меня не было идей насчет того, как их успокоить. Они кричали все громче, собирая вокруг любопытствующую толпу. Мне стало неловко, и я отвернулся, сделав вид что разглядываю обезьянку в берете и солнечных очках, сидящую в стеклянном ящике на миниатюрном унитазе.
– Это называется эпифания[34].
Я оглянулся и увидел Али стера Ферстона с бутылкой виски в одной руке и пачкой «Мальборо» в другой. Он сиял от гордости, время от времени прихлебывая виски и нюхая порошок. Но почему же он снизошел до разговора со мной? Или пообщался со всеми и все ему успели надоесть?
– У вас когда-нибудь было такое в жизни?
– Да, – отозвался я, – когда я встретил Киттен.
– О да! – Он расхохотался, как пьяный Фальстаф.
Я осмотрелся. Киттен и Дэнни куда-то пропали.
Ферстон снова ухмыльнулся и добавил:
– Так они признанная пара года?
– Не знаю. Но рейтинг у них высокий. Возможно, они его еще удержат.
– Слишком поздно, – заметил Ферстон. Он повернулся и пошел прочь от меня. И я, к изумлению своему, увидел, что у него на плече, свисая на спину и прячась за его шеей, сидит обезьянка с сигаретой во рту и корчит рожу.
Мне захотелось выйти на свежий воздух. Ночь была прохладная, у входа в студию стояли ряды роскошных автомобилей, вечеринка приближалась к концу. Я с удовольствием готов был пешком добраться до отеля, который находился поблизости. Все такси были забиты, и я почему-то представлял себе, что в каждой машине сидит целующаяся парочка. Улица была запружена праздношатающимися и теми, кто уже собирался уезжать с выставки.
Киттен и Дэнни, кажется, успели удалиться раньше всех. Я даже подумал, что они, возможно, уже легли спать. Но мне было грустно при воспоминании о сцене, свидетелем которой поневоле я стал. Их отношения находились на грани распада. И чем дальше, тем сильнее ревность разъедала обоих. Киттен становилась все более блестящей моделью, а Дэнни все более известным актером. Чрезмерная учтивость и внимание, которое он готов был уделять своим поклонницам, приводили Киттен в бешенство. А Киттен все сильнее раздражала его своим поведением на вечеринках, которые обожала, но на которых она постепенно стала все чаще принимать изрядные дозы наркотика. Впрочем, ее не за что было осуждать – законы мира, в котором она вращалась, редко позволяли мужчине и женщине долго ограничиваться одним лишь бокалом шампанского.
НЕВЕСТА СЕВЕРИНА
Северин – вымышленное имя. На самом деле его звали Сеймур – имя, унаследованное от его дяди, богатого торговца мехом. Но когда он поступил в художественную школу, то решил, что станет Северином, поскольку это напоминает о песнях «Вельвет Андеграунд». Эта группа позаимствовала свое название из романа «Венера в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха, писателя, почти полностью забытого, зато давшего наименование целому направлению в художественном стиле и психологии секса. Но для Северина важно было то, что его имя будет звучать достаточно экзотично и мрачновато в восприятии всякого европейца.
Несколько лет спустя он поменял и фамилию. Это произошло в тот день, когда он опубликовал свою первую фотографию. Вместо Коэна он стал Каганом. Ему казалось, что фамилия Каган будет звучать с неким монгольским оттенком и лучше подойдет к его фирменному знаку, на котором изображена меховая шапка.
Северин свято верил в силу фирменного знака. И в необходимость поддерживать неизменным и узнаваемым свой персональный стиль. Он даже одевался соответственно – носил шляпы, одежду темных тонов, плащи из ткани защитного цвета, мотоциклистские ботинки с отворотами. Северин черпал свои идеи в творчестве Уорхола, который ввел моду на солнечные очки, одежду, стилизованную под военную униформу, кожаные пиджаки и матросские рубахи, предопределившую вкусы целого поколения.
Северин хотел во всем походить на Энди. Быть богатым, знаменитым, гламурным, эксклюзивным… и обладать всем тем, чем обладал Уорхол. В рамках обыденной жизни ему было тесно, и он всячески стремился их раздвинуть. Характер постоянно провоцировал его продвигаться дальше, в глубь того мира, который сам изобретал и в который все сильнее верил. По сути, характер и был источником его безусловной гениальности.
Северин заслуженно считался великим модным фотографом. Настолько великим, насколько это возможно в нашем мире. Но его подлинные достижения были связаны не с фотографией, а с умением создать имидж модели. Это он играл роль бога мира моды, создавая образные мифы, которыми пестрели страницы журналов и рекламных буклетов и каталогов.
Он не творил девушек из ничего. Но, один раз взглянув на объект своих будущих усилий, мог точно
