самые безотлагательные. Все эти женщины пребывали в разном настроении, а потому говорили самым разным тоном: одна — сердитым, другая — высокомерным, третья — заносчиво, четвертая умоляла, пятую отличала воинственность. Причем все они явно полагали, что Линда — это просто служанка, которая не выполняла их просьбы и требования, не желая отвлекать Джеймса от работы и занимать его время телефонной трескотней.
Линда отвечала на звонки вежливо, как и подобает вышколенной секретарше. Каковой, впрочем, она не была. Но ведь в конце концов ее никто не толкал на эту сделку. Просьбы, передававшиеся Джеймсу, она четко и кратко фиксировала в настольном блокноте: «Срочно позвоните Вирджинии в Сан-Франциско. Срочно позвоните Тэмми в Вермонт. Срочно позвоните Памеле в Нью-Йорк. Срочно позвоните Вирджинии домой».
— Я не желаю ничего передавать ему, — хриплым голосом заявила однажды утром Памела. — Где он?
— В кабинете. Работает.
— Каком еще кабинете? Где он остановился? Это гостиница?
— Нет, — ответила Линда. — Это вилла.
— А вы кто?
— Владелица виллы.
Голос в телефонной трубке замер. Линда вежливо кашлянула.
— Значит, Джеймс живет с вами? — допытывалась Памела.
Линда задумалась. Фактически Джеймс действительно жил с ней.
— Да, — сказала она. Ей вдруг захотелось из озорства просто так повредничать. К тому же она не лгала. Разве Джеймс не жил в ее доме? Жил. А если она и задела женское тщеславие одной из его подружек, страшного в этом ничего нет.
Судя по голосам, звонили ему молодые культурные женщины, хотя иные из них не всегда отличались вежливостью. Одна, судя по ее тону, сексуально озабоченная, вела себя довольно нагло, голос другой напоминал бездыханное порхание, третья не говорила, а пела, четвертая выделялась изысканными манерами.
Слушая этих женщин, Линда пыталась представить себе их лица и фигуры. Наверняка у всех у них длинные, переливающиеся, шелковистые волосы, но у каждой — со своим оттенком: каштановые, белокурые, пепельные, рыжевато-медные. У одной глаза голубые как фиалки, у другой — лучисто-карие, у третьей — кристально-зеленые, у четвертой — дымчато-серые. И у всех длинные, стройные ноги и соблазнительные, пышные формы, вызывавшие самые похотливые желания.
Но затем к Линде явилась мысль, принесшая покой и даже радость. Явилась, как дар небес, как звезда, сверкнувшая во мраке: ни одна из этих красоток не жила — по крайней мере, в данный момент — с Джеймсом. А она, Линда, жила!
Ну и что из этого? Он замуровал себя в кабинете и целыми днями, а иногда и ночами работал. Просто потрясающе! Можно только представить, как, должно быть, трещала его голова от того, что он целый день напролет не отрывал взгляда от клавишей машинки. Правда, время от времени Джеймс покидал свою камеру, чтобы приготовить себе чашку кофе или позвонить по телефону в ответ на очередную просьбу, переданную ему хозяйкой. Но чаще он выходил из комнаты, чтобы расспросить ее о чем-нибудь. Ну, например, чем она увлекалась, помимо стряпни, чтения и приготовления тошнотворных настоек из трав? Что думала об экономическом положении на острове, о женщинах, которые служат в армии, о шубах? В какое белье она облачалась на ночь? Из хлопка? Шелковое? Или же надевала пижаму, а может быть, спала голой?
— Вам не кажется, что в наших беседах вы начинаете касаться довольно интимных подробностей? — спросила Линда, — А ведь вы лишь постоялец в моем доме.
— Простите. — Он нахмурился и рассеянно оглянулся вокруг. — Это был просто академический вопрос.
— В исследовательских целях?
— Да, — кивнул писатель.
— Мне совсем не интересно быть предметом ваших исследований, — холодно заметила она.
— Речь не о вас, а о Норе.
Линду уже начало тошнить от одного упоминания этого имени.
— Мне представляется, — сказала она, — что из всех ваших телефонных разговоров вы почерпнули уже достаточно сведений о женском ночном белье, и вряд ли есть необходимость еще и мне просвещать вас на этот счет.
— Нора не такая, как все.
— Умоляю, оставьте меня, — со стоном произнесла женщина.
— В чем же вы ложитесь в постель?
— Не ваше дело.
— Тогда мне ничего не остается, как однажды ночью проникнуть к вам в спальню и самому это выяснить.
— Я сплю в тенниске с надписью.
Мужчина недовольно насупил брови и спросил:
— Что же это за надпись?
— «Только через мой труп». На пяти языках.
К концу первой недели их совместного проживания Линда уже была сыта по горло и самим постояльцем, и стадом его поклонниц. Всякий раз за ужином она клала рядом с его тарелкой сообщения и просьбы, проигнорированные им с утра и пролежавшие весь день у телефона. Обычно он бросал на них косой взгляд, что-то ворчал себе под нос, хмурился, затем делал несколько выборочных звонков или вообще не притрагивался к трубке — все зависело от его настроения.
На следующий день все повторялось сначала. Не всегда было легко сохранять вежливый тон, когда чашу терпения переполнял еще один щебечущий женский голосок, требовавший к телефону Джеймса.
— Простите, его нельзя сейчас беспокоить, но если вы хотите, я могу оставить ему записку. — Линда тараторила всем в трубку одну и ту же фразу, все больше становясь похожей на заезженную пластинку.
— Да когда же вы прекратите бубнить мне одно и то же, черт вас побери? Кто вы такая в конце концов? — огрызнулась женщина на другом конце провода.
— Я ассистентка Джеймса по эффектам творческого вдохновения, — спокойным голосом объяснила Линда и прикусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться.
— Ассистентка чего?
— По эффектам творческого вдохновения.
— Значит, так. Передайте ему, что звонила я и сообщила совсем невдохновляющую новость: на крышу упало дерево, и она теперь протекает.
Так почините ее, подумала Линда, однако воспитание не позволило ей произнести эти слова вслух. До чего же глупая женщина! Надо же. Надеется на Джеймса. Как будто он может что-то сделать с этой дырявой крышей в Вермонте.
— Обязательно передам, — ответила она учтиво. — А пока вы могли бы вызвать кровельщика…
Куда девались покой, тишина и одиночество в ее доме? Что стряслось с ее твердой решимостью разобраться наконец в своих чувствах, своей жизни, своей судьбе? Теперь в доме не было тишины и покоя. Теперь в нем звучала незнакомая музыка, раздавался резкий мужской голос и без конца трезвонил и трезвонил телефон.
Линда вернулась на кухню и принялась готовить ужин. Она, должно быть, уже потихоньку сходила с ума из-за этой возни у плиты ради него. Впрочем, почему ради него? Прежде всего ради самой себя. Вот именно. В конце концов ей нравилось стряпать, к тому же для своей книги по кулинарии она должна была проверить еще несколько новых рецептов!
На следующее утро раздался телефонный звонок из Парижа. Звонила одна из его женщин, которых Линда уже узнавала по голосу. Она записала просьбу и номер телефона. Однако записка весь день
