безукоризненный, чуть суженный книзу овал лица, те же полные губы, изогнутые дугой брови, ясные синие глаза, обрамленные длинными ресницами, — каждая ее черта была безупречна, словно высеченная рукою вдохновенного скульптора, и каждая напоминала мать. От отца ей достались лишь черные, как вороново крыло, волосы.
— Поторопитесь, госпожа Джилли, — сказал сэр Хэмфри, отогнав нахлынувшие воспоминания. — Матушка Магдалина уже справлялась о вас.
Девушка жалобно взглянула на садовника. Он был настоящий великан, широкоплечий и широкогрудый, с рыжими волосами и веснушчатым лицом.
В его серых глазах — во всяком случае, когда он разговаривал с ней — прыгали веселые искорки.
Иногда Джилли казалось, что судьба по ошибке забросила его в этот монастырский сад: для простого садовника он был, пожалуй, чересчур учен. Тогда она представляла себе, что перед нею совсем не садовник, а благородный рыцарь, которого неведомый злой рок заставил искать прибежище у Скорбящей Богоматери.
— В этот раз меня уж точно накажут. — Она виновато показала ему букет луговых цветов, несколько помятый. — Вот, собирала цветы над обрывом и совсем забыла о времени. Это для сестры Сесилии. Она до сих пор больна, вот мне и захотелось хоть немного ее порадовать.
— Не бойтесь так матушки Магдалины, — улыбнулся Хэмфри. — Даже упрекая вас, она печется лишь о вашем благе.
— Не в том дело, что я ее боюсь. Но мне так хочется угодить ей, заслужить ее похвалу… А получается, что у нее от меня одни только огорчения. Она, верно, считает меня насквозь порочной ветреницей: я слишком часто забываю свой долг перед Господом. Неужто я и правда такая скверная? Я все время хочу исправиться, но у меня почему-то ничего не выходит.
Сэр Хэмфри невольно улыбнулся наивности ее слов и покачал головой. Она и понятия не имеет о том, что такое порок, слава Богу.
— Вы — скверная, госпожа Джилли? Пустое, не наговаривайте на себя! Мне не раз приходилось видеть вашу доброту и великодушие к ближним. А как безропотно вы исполняете все возложенные на вас обязанности! Право, вы к себе чересчур строги.
Уголки ее губ печально опустились.
— Ах, не знаю. — Она скинула на него ясные синие глаза. — Вчера я опять просила у матушки настоятельницы разрешения постричься в монахини, и она опять мне отказала. — Она говорит, что монашеская келья не для меня. Скажите, Хэмфри, я что, правда настолько испорчена, что не могу даже стать монахиней?
— Да нет же, госпожа Джилли! Но матушка настоятельница мудра и говорит истинную правду монашеская келья не для вас. Это не ваш путь.
— Что же тогда для меня? И для чего я?
— Имейте терпение, настанет день и час, и вы все узнаете, — мягко ответил сэр Хэмфри. — А пока что вы должны веровать и ждать.
— Я только и делаю, что верую и жду. А время проходит впустую! — Она оглянулась на резную дверь часовни. Из-за двери послышались слаженные высокие голоса. Теперь уже можно было не спешить: богослужение началось.
— Скажите, Хэмфри, ведь ко мне здесь относятся не так, как к другим девушкам?
— Что значит — не так?
— Ну, других не учат стольким наукам и не спрашивают с них так строго. Если кто-нибудь из девушек вдруг забудет о правилах учтивости или перепутает окончания в словах, матушка Магдалина никогда не бранит их так сурово, как меня. Скажите, отчего это?
— Спросите лучше у нее самой, а если хотите послушаться моего совета — просто радуйтесь своему везению. Отец Финн специально приходит учить вас дважды в неделю — а ведь вы сами не раз признавались мне, что любите читать. Вот и благодарите судьбу за то, что вам дарована такая возможность, вместо того чтобы задавать лишние вопросы. Джилли наморщила носик.
— Может, вы и правы, Хэмфри, но меня так огорчает, когда другие девушки из-за этого насмехаются надо мной. Они думают, что мои уроки — наказание за какую-то провинность.
Они немного помолчали, садовник между тем занимался своей работой.
— Как вы полагаете, госпожа Джилли, — снова заговорил он, — для чего вам дают такое обширное образование?
Она ответила не сразу.
— Я сама не спала много ночей, думая об этом. Вероятно, матушка настоятельница готовит меня для службы в очень знатном семействе. — Взгляд ее сделался задумчивым. — Я ведь не могу оставаться здесь вечно, раз мне не позволяют принять постриг. Я уже не дитя, в мои годы многие девушки выходят замуж.
Губы сэра Хэмфри тронула улыбка.
— Так вы полагаете, что разгадали эту загадку? Думаете, вас готовят в прислуги?
— А что еще мне думать? — Она замолчала и нахмурилась. — Мне многое непонятно, Хэмфри. Например, кто мои родители? Почему я не живу вместе с ними и даже не знаю их имен? Однажды я задавала матушке настоятельнице эти вопросы, но она сказала только, что все мы дети Божьи, — и будет с меня. Это так странно.
Он хотел бы открыть ей правду, но знал, что еще не время.
— Не тревожьтесь попусту, госпожа Джилли.
Придет день, и вы узнаете свое предназначение. Терпение, как я вам уже говорил.
Она разочарованно вздохнула. Вот и Хэмфри не желает понимать ее.
— Надо идти. Не хочу, чтобы матушка увидела меня такой замарашкой.
Сэр Хэмфри прислонился спиной к стволу дерева и окинул ее оценивающим взглядом.
— Да, пожалуй, вам нелишне будет привести себя в порядок. Но, поверьте, не стоит мучить себя понапрасну бесчисленными вопросами, госпожа Джилли. Все будет хорошо.
Она благодарно улыбнулась.
— Не знаю, как бы я жила все эти годы, если бы вы не были моим другом, Хэмфри.
Он галантно поклонился.
— Готов и дальше служить вам в этом качеств Неожиданная почтительность его тона опечалила девушку.
— А мне, после сегодняшней прогулки, боюсь, придется служить всему монастырю в качестве дурного примера. — Она крепче сжала в руке совсем уже поникший букет. — Не знаю, научусь ли я когда-нибудь послушанию?..
Сэр Хэмфри задумчиво смотрел ей вслед. Вероятно, ей еще не сказали, что завтра она в сопровождении садовника Хэмфри покидает обитель Скорбящей Богоматери. Конечно, ей будет страшно уезжать — ведь до сих пор монастырь был для нее единственным домом. Ей не приходилось в жизни ни с чем больше сталкиваться. Слава Богу, что ему позволено хотя бы довезти ее до места назначения.
Джилли стояла перед матушкой Магдалиной, смиренно потупив голову и сцепив пальцы опущенных рук.
— Я все надеялась — с возрастом ты сумеешь преодолеть свою строптивость, Джилли, — вздохнула настоятельница. — Но, видно, мятежный дух твой никогда не угомонится. Много лет я пыталась обуздать твой характер, научить тебя терпению и благочестию, какие приличны скромной рабе Божьей, но, увы, из этого ничего не вышло.
— Простите меня. — Подняв глаза, Джилли встретилась с суровым взглядом матушки Магдалины.
Настоятельница — маленькая сухощавая женщина — говорила всегда очень тихо, однако это не мешало ей внушать трепет всему монастырю. Точного возраста ее никто не знал, но лет ей, по-видимому, было немало: бледное лицо под белоснежным платом было сплошь покрыто морщинами.
— Матушка Магдалина, я знаю, что доставляю вам множество огорчений, — торопливо оправдывалась девушка. — Но я исправлюсь, поверьте мне, обязательно исправлюсь. Отныне вам не придется без конца корить меня. Обещаю, что завтра…
Настоятельница подняла руку, прерывая этот поток искреннего раскаяния.
