читать их занятым людям? Мужчина вы или нет?
— Очень извиняюсь за беспокойство, — сказал самого обыкновенного вида субъект, направляясь к выходу, — я вам сейчас объясню, как обстоит дело. Я заработал за прошлый год свыше восьмидесяти тысяч долларов на этих самых маленьких вещицах, которые я пишу. Я помещаю свои весенние и летние рекламки для фирмы, вырабатывающей патентованное средство «Сарсапарилла», одним из совладельцев коей я являюсь.
Я решил затратить около тысячи долларов на рекламу в этом городе. Я побываю в других газетах, о которых вы упомянули. Всего хорошего!
Заведующий конторой стал после этого случая настолько осторожен, что все начинающие поэты города читают ему теперь свои стихи и он безропотно их выслушивает.
— Вы дали заметку о самоубийстве, как я вас просил вчера вечером? — спросил редактор у новичка- репортера, только что окончившего школу журнализма.
— Я видел труп, сэр, но не нашел возможным дать его описание.
— Почему?
— Каким бы образом мог я написать, что горло несчастного было перерезано от уха до уха, когда у него всего-то было одно ухо?
Это был большой мистификатор, никогда не пропускавший случая подшутить над кем-нибудь.
Несколько дней тому назад он встретил приятеля на Мэйн-стрит и конфиденциально шепнул ему:
— Я никогда бы не поверил этому, но полагаю своим долгом сделать факт общеизвестным. Мистер Джонсон, гласный нашей части города, принял деньги с определенной целью избежать крика.
— Невозможно! — сказал приятель.
— Говорю вам, что это правда, так как я случайно подслушал разговор и своими глазами видел, как деньги были переданы ему и как он взял их и положил в карман.
Затем он продолжал свой путь, не сообщив никаких подробностей, и целых два дня город только об этом и говорил.
Он совсем забыл об этом и не вспоминал до того дня, когда столкнулся с мистером Джонсоном и понес ущерб в виде двух фонарей под глазами и разорванного сверху донизу пальто.
После чего ему пришлось обходить всех и объяснять, что под деньгами, данными гласному во избежание крика, он разумел десять центов, переданные последнему его женой, чтобы купить успокоительного для младенца.
Он был стар и слаб, и песок в часах его жизни почти истек. Он двигался неверными шагами вдоль одной из самых фешенебельных улиц Хаустона. Он оставил город двадцать лет тому назад, когда последний был немногим больше влачащей полунищее существование деревни, и теперь, устав странствовать по свету и полный мучительного желания поглядеть еще раз на места, где протекло его детство, он вернулся и нашел, что шумный деловой город вырос на месте дома его предков. Он тщетно искал какого-нибудь знакомого предмета, какого-нибудь привычного вида, могущего напомнить ему минувшие дни. Все изменилось. Там, где стояла хижина его отца, высились стены стройного небоскреба; пустырь, где он играл ребенком, был застроен современными зданиями. По обе стороны расстилались великолепные лужайки, подбегавшие к роскошным особнякам.
Внезапно, с радостным криком, он бросился вперед с удвоенной энергией. Он увидел перед собой — не тронутый рукой человека и не измененный временем — старый знакомый предмет, вокруг которого он бегал и играл ребенком. Он простер руки и кинулся к нему с глубоким вздохом удовлетворенности.
Позже его нашли спящим с тихой улыбкой на лице на старой мусорной куче посередине улицы — единственном памятнике его сладкого детства!
Это всего только легкий диссонанс в радостной праздничной музыке. Минорная нотка под пальцами Рока, скользнувшими по клавишам, в то время как рождественские славословия и песни наполняют весельем святочные дни.
Журналист из «Техасской почты» стоял вчера в одном из крупнейших мануфактурных и галантерейных магазинов на Мэйн-стрит, наблюдая за толпой разодетых покупателей, главным образом дам, рывшихся в предпраздничных безделушках и предметах для подарков.
Но вот маленькая, тоненькая, бледненькая девочка робко пролезла к прилавку сквозь осадившую его толпу. Она была в слишком холодном для Рождества пальтишке, а ее сношенные башмачки были сплошь в заплатках.
Она оглядывалась с видом наполовину печальным, наполовину испуганным.
Приказчик заметил ее и подошел.
— Ну, чего тебе? — спросил он, пожалуй, слишком резко.
— Пожалуйста, сэр, — ответила тоненьким голоском девочка, — мама дала мне десять центов, чтобы купить кое-что для ребеночка.
— Кое-что для ребеночка, на десять центов? Рождественский подарок, а? А не находишь ли ты, что тебе лучше сбегать за угол, в игрушечный магазин? У нас этих вещей нету. Тебе нужно жестяную лошадку, или мячик, или петрушку на веревочке, верно ведь?
— Пожалуйста, сэр, мама сказала, чтобы я зашла сюда. Ребеночка уже нет с нами, сэр. Мама велела мне купить — на… десять… центов… крепа, сэр, пожалуйста!
В один из вечеров на прошлой неделе в Сан-Антонио, высокий торжественного вида господин в шелковом цилиндре вошел в бар при гостинице и остановился около камина, где уже сидели — куря и болтая — несколько человек. Толстяк, видевший, как он входил, справился у конторщика гостиницы, кто это такой. Конторщик назвал его имя, и толстяк последовал за незнакомцем в бар, бросая на него взгляды восторженного восхищения.
— Довольно холодная ночь, джентльмены, для теплого пояса, — сказал господин в шелковом цилиндре.
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха! — проревел толстяк, разражаясь оглушительным хохотом. — Это недурно!
Торжественного вида господин был изумлен этим, но продолжал стоять и греться у камина.
Вскоре один из людей, сидевших подле огня, заметил:
— Старуха Турция там, в Европе, по-видимому, приутихла в настоящее время.
— Да, — сказал торжественный господин, — похоже, что обязанность шуметь взяли на себя все другие нации.
Толстяк издал громкий вопль, и лег на пол, и начал кататься по нему.
— Вот умора! — вопил он. — Лучшее, что я слышал когда-либо! Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Давайте, джентльмены, дернем по этому поводу!
Приглашение дернуть показалось всем достаточным удовлетворением за такую ничем не оправданную веселость, и они сгрудились у стойки. Пока смешивались напитки, толстяк успел шепнуть что- то на ухо каждому из присутствующих, за исключением господина в шелковом цилиндре. Когда он кончил, все лица растянулись в широкие улыбки.
— Ну-с, джентльмены, если в чем и заключается шутка, то в этом! — произнес торжественный господин, поднимая стакан.
Вся компания единодушно разразилась в буквальном смысле ревом от хохота, расплескав половину содержимого стаканов на стойку и на пол.
— Когда-нибудь слышали такой поток остроумия? — спросил один.
— Он битком набит шутками, разве ж нет?
— Такой же, каким он был всегда!
— Лучшее, что мы имели здесь за год!
— Джентльмены, — сказал торжественный господин, — вы, по-видимому, сговорились разыграть меня. Я сам не прочь от хорошей шутки, но мне хотелось бы знать, насчет чего вы проходитесь?
Трое лежали, вывалянные в опилках, на полу и взвизгивали, а остальные попадали в кресла или
