моем лице: каждая сама по себе, однако все они собраны воедино. Но где же этот Таркенвилль?
Прежде чем спрашивать дорогу, пришлось найти подходящую одежду. Сперва я зашел на ферму и украл из конюшни попону, чтобы носить ее вместо плаща. Собираюсь потом приделать к ней капюшон, а пока просто натягиваю на лицо.
Заменить рубашку, изорванную в клочья волнами, оказалось труднее. В плаще, но с голой грудью, я брел из одной деревни в другую, пока не высмотрел дородного мужика. Я ждал у окна, пока в доме не погасла свеча, а затем влез в дом и нашел его спальню. Мужик лежал в забытьи и громко храпел, я порылся в его комоде и нашел две запасные сорочки с большим обхватом талии. Тонкая белая ткань идеально облегала мои широкие плечи и грудь. Сорочки доходили мужчине до колен, а мне — лишь до бедер. Я с жадностью заглянул в кладовку и обнаружил там черный пиджак и синие брюки из мягкой шерсти. Пиджак превратился на мне в жилетку, а брюки — в бриджи. Я сунул свои трофеи под мышку и ушел.
Теперь, спрашивая дорогу, я хоть и буду закрывать лицо, но зато смогу выставлять напоказ чистую рубашку.
— Иди на север, к черту на кулички, — сказал человек в Дувре. — Коли попадешь в Шотландию, значит, ушел слишком далеко.
Таковы были первые указания, как добраться до Таркенвилля — далекого, как сама преисподняя, и столь же неприветливого. Города нет на карте. Даже если кто-то и слышал о Таркенвилле, его советы начинаются со слов «иди на север», но больше ничего путного он не говорит.
Наконец один человек предположил, что Таркенвилль — это где-то под Бервиком-на-Твиде, который и впрямь находится на севере, почти у самой шотландской границы. Мужчина не знал, по какую сторону от Бервика расположен Таркенвилль, но уж точно не с востока, иначе бы он был на дне морском.
В общем, пока что я держу путь на север, ведомый Полярной звездой к Маргарет Уинтерборн, а через нее — к Уолтону.
С тех пор как я переплыл пролив, мои записи напоминают не мемуары убийцы, выслеживающего жертву, а спокойные наблюдения отдыхающего. Я миновал Северный Даунс в графстве Кент, обратив внимание на палаточные города, вырастающие за одну ночь: временное жилье для толп, приходящих из Лондона убирать урожай хмеля. Я переправился через Темзу к востоку от Лондона и двинулся в Эссекс. При виде хижин с опрятными соломенными крышами и плодородной земли я затосковал по тихой семейной жизни. Но затем дождь будто кровью обагрил красноземные поля и нагнал мрачные мысли.
Колледжи Кембриджа напомнили о головокружительном интеллектуальном водовороте, в который я хотел окунуться в Ватикане. Там, в Риме, я неуклюже налетел на студента и выбил у него из рук целую стопку книг. Позже он, должно быть, обнаружил, что пропала «Этика» Спинозы.
Устав перебегать из тени в тень на городских улочках, я пришел к выводу, что курящиеся болота Линкольншира больше подходят моему настроению: по слухам, там обитали привидения. Благодаря этим демонам, призракам и малярийному воздуху я в полном одиночестве наблюдал, как сотни диких птиц внезапно покидали гнезда и взмывали, будто по команде, громко хлопая крыльями. Словно дурачок, пораженный самым обыденным явлением, я готов был обернуться к спутнику и в восхищении спросить:
— Ты видел?
Но никого рядом не было.
Дальше к северу топи недавно осушили, и по земле можно было передвигаться. Я старался держаться этих пока еще не возделанных земель. А еще дальше на холмах высились каменные особняки, которые я мог увидеть лишь издали. Самые высокие холмы достигали нескольких сотен футов. С вершины, обращенной к востоку, я видел цветные ленты, похожие на земную радугу: зелень болот, желтый ободок песка, синь моря.
Сейчас я в Йоркшире, где кругом, куда ни повернешь, текут реки, ручьи или ручейки. Переправляясь то вброд, то вплавь через Дон, Эйр, Уорф, Уз и десятки других рек, чьих названий не знаю, я вышел к морю иного рода — океану вереска. Синева его раскатистых волн нарушается лишь красноватыми пятнами стай куропаток. На пути стоит огромный каменный крест, указывающий путь — неведомо куда. Строители возвели его с таким расчетом, чтобы он угнетал людей своими размерами. Я могу без труда рассмотреть его лицевую сторону до самого верха, но надпись, высеченная на нем, за столетия была стерта ветрами и ливнями. Впрочем, сейчас светит солнце, и я присел в тени креста, чтобы это записать.
Мысли мои всегда обращены вглубь меня самого. Отец мой был атеистом. Однако же любопытно, усынови он меня, стал бы он вдалбливать мне в голову христианское вероучение? Одинокий и брошенный, я придумал собственную доктрину: сын не умирает во искупление грехов, вместо него погибает отец. Это не меньшее богохульство, нежели отцовское стремление узурпировать власть Творца, и оно тоже не приносит удовлетворения. Ни то ни другое не вселяет в меня надежду — так же как Церковь, оплот спасения. Если ад существует, вероятно, мне даже туда путь заказан.
Я так взволнован, что буквы скачут по бумаге: только что говорил с тем, кто знает, где находится Таркенвилль. Придется вернуться: это чуть южнее. Если бы я двигался вдоль побережья, а не отправился в глубь страны, то не прошел бы мимо города.
Но гораздо важнее, что мой осведомитель также слышал о Уинтерборнах: он даже приходится кузеном человеку, ходящему за их стадами.
Сестра Уолтона, Маргарет, приехала сюда за несколько лет до того, как он пустился в безумную погоню за мной. Хотя миссис Маргарет Сэвилл прежде не была знакома с Грегори Уинтерборном, она вышла за него уже через полтора месяца после кончины мистера Сэвилла, когда осталась весьма молодой вдовой. Уинтерборн перевез жену и ее маленькую дочь сюда, в пустынную Нортумбрию, подальше от цивилизованного юга.
За годы супружества милая невеста превратилась в замкнутую, недоверчивую особу. Теперь она считает, что весь свет сговорился против нее, и за каждой тенью ей мерещится вор или убийца. Вдобавок она стала скаредной: упаси бог недосчитаться клока шерсти или куска мяса при подведении итогов.
«Мясо — это чепуха, — подумал я. — Убийца, который мерещится Маргарет повсюду, наконец пришел за ней».
У сестры Уолтона нет детей от второго брака. Можно убить лишь трех Уинтерборнов, и это огорчает. Мне бы хотелось оставить кровавый шлейф такой длины, чтобы Уолтон увидел его из самой Венеции.
Теперь-то я знаю, почему Таркенвилля нет на карте: ведь это просто клякса на берегу — он едва заслуживает того, чтобы называться городом. Главная достопримечательность Таркенвилля — имение Уинтерборнов: уродливый куб на скале из песчаника у самого моря, слегка удаленный от обрыва. У подножия скалы есть пещера, где я и приютился.
Вблизи имения мне ничего не угрожает. Скалы коварны, и надежного спуска нет — даже для такого козлоногого, как я. На берегу перед пещерой — никаких лесок, сетей или других признаков человеческой деятельности. К тому же вход в пещеру закрывает водяная завеса, скрывая его от любопытных взоров.
Разведя в пещере огонь, я неожиданно очутился в помещении какого-то жутковато-красного оттенка — гораздо темнее песчаника. Эта окраска вызвана особым видом мха, покрывающего стены и потолок. Костер отбрасывает отблески на эти малиновые стены, и я воображаю себя адским Сатаной, плетущим
