контраст с ее костлявой фигуркой. Неестественно вздувшийся живот напомнил о черве. Противный образ пронзил меня мощной, обессиливающей дрожью. Вновь прочитав мои мысли, Лили перегнулась и шепнула:
—
— Нет, молчи.
Ласковых слов не будет — ни правдивых, ни лживых. Я знал, чего она точно не скажет, и боялся того, что она
Тогда на балу она вскинула голову и открыла моему алчному взору свою прелестную шею. А сейчас склонилась надо мною и подставила ее моим губам. Я поцеловал шею Лили и почувствовал, что кожа у нее была шероховатой. Я ощутил вкус грязи и соли, услышал запах пота и — о чудо! — забытый аромат лаванды. Если закрыть глаза, Лили снова станет красавицей.
— Возьми меня, — шепнула она.
В нас встретились и соединились человеческое и нечеловеческое: не знаю, кто из нас в большей степени изменился.
Испытав удушье от знакомого смрада разложения, я открыл глаза. Словно каменный ангел у надгробия, Лили стояла на коленях, уставившись в одну точку где-то за мной. О чем она думала, что чувствовала? Из каждого угла вбирала она тьму. Обхватив свое тело руками, Лили крепко обняла темноту и вдохнула ее, точно дым.
— Она здесь, — шепнула Лили.
— Нет! — попытался я выкрикнуть, но получилось неразборчиво: не слово, а стон.
Потом Лили посмотрела на меня сверху вниз, будто с большой высоты, и засмеялась:
— Еще никогда не спала с трупом. Вот и довелось.
Все еще смеясь, она отодвинулась и быстро оделась.
Целую вечность пролежал я на камне, стараясь даже не дышать. Если бы я пошевелился, то наверняка убил бы ее…
Наконец я нашел перо, чернила, бумагу и записал все это, только бы не сойти с ума.
Несмотря на то что я описал свои мучения на бумаге и теперь, несколько часов спустя, пишу снова, насилие все еще равномерно пульсирует в моем горячем сердце, даже в самых тоненьких жилках. В насилии я обретал себя, становился собственным творцом. Кто я теперь — без костного хруста и кровавых рек?
Чудовище убило бы ее. И хотя на холодную голову я понимаю, что эта ее броня гордости — чистое безумие, в глубине души я знаю, что любой мужчина ушел бы на моем месте. Раньше, по крайней мере, я был одним из двух. Теперь же — ни тем ни другим.
Я не писал уже несколько дней.
Уже несколько дней не мыслил словами.
Много дней, прошитых лишь нитью молчания.
Если Дугалл Мак-Грегор и заметил, что мы не разговариваем друг с другом, он ничего не сказал, когда я разыскал его в Орфире и попросил отвезти нас с проклятых Оркнейских островов обратно в Джон о’Гроатс. Мак-Грегор заполнял тишину, вновь плетя небылицы о жизни на море. Высадились мы поздно, и он пригласил нас к себе переночевать, чтобы наутро двинуться к следующей цели.
— У бабули места побольше, — сказал он, — но за неделю, пока вас не было, ее не сгубили аж два раза, так что я не рискну снова отправить вас к ней.
Я молча кивнул, решив той же ночью сбежать, пока он и Лили будут спать. Молчание довело меня до предела, и я понимал, что должен избавиться от Лили, если не хочу лишиться рассудка. Если образ ее отца станет вновь упрекать меня, я прогоню его во тьму, заявив, что Мак-Грегор — славный малый: лучшего защитника для нее не сыскать.
Поужинав рыбной похлебкой, к которой Лили даже не притронулась (к слову, похлебка эта подсказала Мак-Грегору новую порцию баек о морских приключениях), я поднялся и сказал, что собираюсь прогуляться по пляжу. Лили опередила меня у двери, словно догадавшись о моих намерениях и решив, что я хочу бросить ее прямо сейчас.
Я двинулся быстрым шагом. Если не удастся уйти, хотя бы вымотаю ее, чтобы крепче спала ночью и не услышала, как я сбегу. Вечер располагал к неторопливой прогулке — приятный, безветренный и необычайно теплый. Закат окрасил небо темнеющим багрянцем, затем море и песок полностью слились, и лишь изредка слабо поблескивали пенные гребни.
— Постой! — наконец крикнула Лили.
Увязнув в песке, она упала позади. Я остановился и оглянулся. Огни дома Мак-Грегора скрылись из виду.
— Подай мне руку, Виктор, — сказала она. — Я устала и хочу обратно. Ты целый день не обращал на меня внимания. — Лили говорила так непринужденно, словно мы общались сегодня вечером и в предыдущие дни. — Одно дело — не обращать на меня внимания, когда мы одни, и совсем другое — на людях. Не мешало бы тебе проявлять ко мне уважение, которого я заслуживаю. Когда мой дом отстроят и я туда вернусь, я могу подыскать для тебя работу — например, в саду, ведь ты прекрасно копаешь.
Увязнув в рыхлом песке, Лили с трудом встала на ноги и отряхнула штаны. Она рассвирепела из-за того, что упала, или оттого, что я не желал разыгрывать из себя ее слугу? Не важно. Сегодня ночью все кончится.
— Руку, Виктор. — Лили в нетерпении махнула. — Ты должен отвести меня назад. У меня же нет кошачьих глаз, как у тебя!
— Что за вздор. Хотя, возможно, ты права. Или я просто смотрю глазами человека, долго привыкавшего к темноте.
— Ты смотришь
Не попавшись на ее удочку, я прошел мимо и направился к дому Мак-Грегора.
— Ты сам-то понимаешь, Виктор? — Она повысила голос. — Ты требовал у меня ответа. А теперь я спрашиваю: «Ты понимаешь?» Разумеется нет! — Она вцепилась в меня. — Ты слеп, как любой мужчина: в ту ночь ослеп от похоти, а сейчас — от глупости.
— Слеп?
— Я предлагаю тебе работу в самом роскошном особняке Нортумберленда, а твой молчаливый отказ исполнен презрения: «Как я могу теперь ей служить, раз я видел, как она содрогалась от наслаждения?» В ту ночь ты увидел лишь то, что хотел. Но не заметил того, чего не хотел заметить.
— Ты права, Лили, я ничего не понимаю, — мягко сказал я и взял ее за руку, уговаривая вернуться. Мне оставалось провести с ней считаные часы, и это помогло набраться терпения.
— Бедный Виктор! В слепоте своей ты не заметил, что я уже не девственница. Ты не увидел, что не было крови — признака непорочности. — Ухмылка сменилась гримасой отвращения. — Я не видела крови уже полгода.
— Полгода?
— Я беременна, Виктор! Я была уже на третьем месяце, когда ты появился в нашем имении. Думаешь, иначе бы я позволила прикоснуться к себе? Ты не заметил моей ненависти — точно так же, как не замечал растущего живота. — Она набросилась на меня. — Неужели я неясно выражалась? Разве я не твердила сотню раз, что червь присосался ко мне, как пиявка?
— Червь… Я думал, живот распух от болезни. Считал, что ты умираешь.
— Это и есть болезнь, и я действительно погибаю. Я знаю, что дети превращают женщину в ничтожество! Я буду как наша певчая пташка, Кэсси Берк. — Она прижала ладони к вискам. — Я пила мерзкие зелья Бидди Джозефс. Отправилась за тобой в изнурительное странствие, скакала на лошади, голодала сама, чтобы уморить его. Той ночью в избе я нарочно дразнила тебя, чтобы ты меня ударил. Но в
