отпустил его и упал назад, его солнцезащитные очки слетели и приземлились на коленях у мёртвого чернокожего на заднем сиденье.
– Пригнись! – заревел худощавый Майку. Ещё выстрелы.
Долгий визг резины, и чёрный автомобиль ударился в них бортом.
Их машина соскользнула в канаву, запрокинулась набок и вспахала землю, взметнув облако пыли и грязи.
Высокая зелёная трава хлестнула по стеклу рядом с лицом Майка; это выглядело как съёмка скользящей камерой.
Серия ужасных ударов, и наконец машина со скрежетом остановилась.
В отдалении – протяжный визг тормозов.
Мотор ещё раз фыркнул, чихнул и заглох.
Было слышно, как вращается колесо.
Их машина лежала на боку, и Майка прижало к дверце, спиной к земле. Он не мог двинуться. На него навалилось тяжёлое тело чернокожего, его голова покоилась у него на коленях. Его затылок был разворочен и напоминал горшочек с фондю[13]. Тёплая кровь сочилась Майку на штаны. В ушах у него звенело; он потряс головой. Осколки стекла разлетелись в разные стороны. И тут он осознал, что единственным путём к спасению была дверца над ним: стекло было выбито. Он был в ловушке.
Машина закачалась – худощавый пытался вылезти наружу, делая быстрые короткие вдохи сквозь зубы.
Отдалённые выстрелы.
Выбитое окно у Майка над головой открывало странную и прекрасную картину. Глубокая синева неба. Торжественное шествие облаков. Все это в обрамлении зазубренных краёв и мозаики осколков стекла. Ему вспомнились картины Магритта[14].
Он услышал выстрелы – близкие и беспорядочные. Глухие удары пуль в корпус машины и звон рикошета.
– Давай подходи! – заорал худощавый.
Тишина.
Запах гари.
Окровавленные пальцы на дверце вверху.
Натужное кряканье, и машина неожиданно пришла в движение, качнулась взад и вперёд, потом зашаталась и, перевернувшись, хлопнулась на все четыре колёса.
Майка перебросило через тело чернокожего, он врезался лбом в ручку дверцы и почувствовал, как у него в позвоночнике что-то хрустнуло.
Затем дверь рывком распахнулась, сильная рука выволокла его наружу, и он растянулся на траве лицом вниз. Он выплюнул грязь, набившуюся ему в рот. Серая машина шипела в канаве у дороги, из полуоткрытой дверцы что-то капало. Он услышал щелчок и почувствовал, что его руки освободились. Кое-как умудрившись взгромоздиться на колени, он увидел худощавого блондина, припавшего к земле подле него. Его лицо было ещё белее, чем обычно.
– Бери, – сказал худощавый, протягивая ему револьвер и одновременно поворачивая голову из стороны в сторону, ведя наблюдение. – Я не думаю, что сделал их всех.
Майк, поколебавшись, взял. Единственным пистолетом, который он когда-либо держал в руках, был тот, в джунглях. Этот оказался тяжелее. Он был снят с предохранителя.
Майк попытался встать, но худощавый зло дёрнул его обратно, так что он шлёпнулся на ягодицы.
Диспозиция была такова: они лежали под прикрытием машины в канаве на краю пустынной автомагистрали.
Худощавый дышал тяжело. Майк заметил, что его левая рука беспомощно болталась – кость торчала наружу, а кровь лилась как из текущего водопроводного крана.
– Слушай, профессор, у меня шок. Да и у тебя тоже, судя по твоему виду. Я смогу стрелять ещё минуты три! Потом я отключусь. И ты будешь сам по себе. Ты слушаешь? – Майк отвёл глаза от запястья умирающего, посмотрел в его яростное лицо и кивнул. – Ты должен найти Крылатого. Добирайся до Бодега Бей. Найди «7-Eleven»[15]. Это надёжное место. Закажи земляничный молочный коктейль. Спроси, есть ли у них «Маунтин Дью». Запомнил?
– Крылатого? – переспросил Майк, совершенно озадаченный.
– Это единственный человек, который может нас спасти.
– Кто ты?
– Я Перешедший, профессор. Бодега Бей. «7-Eleven». Земляничный коктейль. «Маунтин Дью».
Перешедший? Надёжное место? Крылатый?
Худощавый вздрогнул и поморщился. Взглянул на струйку тёмной крови, вытекающей из полуоткрытой дверцы и собирающейся в лужицу рядом с ними. Слабо улыбнулся.
– Их звали Джон и Малкольм. Хорошие ребята. Если ты ещё увидишься с ними, помни об этом. – Он сквозь зубы втянул в себя воздух и сглотнул. – Прости, что я тебя ударил тогда.
– Как тебя зовут?
Шорох гравия с той стороны машины.
Целая вечность тишины, длившаяся пять десятых секунды.
Худощавый вскочил, вскинул руку поверх крыши и разрядил свой револьвер.
Кто-то вскрикнул и упал.
Потом худощавый заплясал и задёргался – пули били в него одна за другой, – пока не рухнул назад, застыв неподвижной грудой.
Шаги вокруг машины.
Белые найковские кроссовки показались из-за бампера.
Коротко стриженная брюнетка в розовом джемпере наклонилась над телом худощавого, чтобы рассмотреть его. Рука с пистолетом у бедра. Дышит тяжело. Она была похожа на домохозяйку из пригорода, прервавшую на минутку свою вечернюю пробежку, чтобы пристрелить парочку парней.
Майк дёрнулся назад, отползая прочь от неё.
Услышав его, она обернулась.
– Ни с места! – приказала она, и он застыл, прижавшись спиной к заднему колесу.
Она подошла к нему и наклонилась, заглядывая в переднее окно; её рука, державшая пистолет, покачивалась не больше чем в четырех футах от его лица.
Когда он снова увидел её лицо, на нем было выражение, которого он не смог определить. Удовольствие? Гнев?
– Трое есть. Ещё один, – она сделала паузу, как бы давая ему время, чтобы оценить шутку.
Он услышал в её голосе истерические нотки. Такое иногда случалось на съёмочной площадке. Какая- нибудь актриса, бывало, настолько перегрузится наркотиками, что её голос становится высоким и визгливым. Тогда он берет её за локоть, отводит в сторону и приказывает ей дышать поглубже: «Ты профессионал. Ты уже делала это прежде».
Успокойся, подумал он. Ты профессионал. Ты уже делал это прежде.
Женщина взглянула на него, переложила пистолет в правую руку и, просунув его в разбитое окно, направила на невидимого Майку водителя.
– За Урсулу, – произнесла она и нажала спусковой крючок.
Выстрел громом сотряс машину, и он почувствовал лёгкую дрожь, когда «седан» качнулся у него за плечами.
И в этот момент Майк Глинн проделал нечто совершенно привычное и совершенно бессознательное. Это был его маленький фокус, который он открыл ещё в детстве и который никогда не подводил его в критическую минуту. Благодаря которому он мог держать свой страх на привязи. Он становился отстранённым, мир вокруг сжимался, как будто Майк был камерой, отъезжающей от объекта дальше и дальше, пока все не становилось настолько маленьким, что он мог сжать объект – учителя, доктора, весь мир – между большим и указательным пальцами. Таким же маленьким и беспомощным, как и он сам.
Очень маленькая женщина взглянула на него, подняла пистолет и ткнула им в заднее окно.