Помимо «Роланда XP-60» в той половине комнаты, которая представляла собой звукозаписывающую студию, имелся компьютер, микшерный пульт, синтезатор, ревербератор, несколько дополнительных звуковых примочек, усилители и магнитофоны, а позади всего этого добра клубились семь с половиной миль проводов. Если вы ничего не понимаете в музыке, то, наверное, на вас все эти устройства произвели бы впечатление, но действительность куда хаотичнее. Чем больше оборудования я приобретал, тем больше времени тратил на поиски источника загадочного гула, которые не давал работать. Обычно я ограничивался клавишами со встроенным звуковым модулем и своим универсальным синтезатором, который храбро пытался имитировать шум, воспроизводимый большинством музыкальных инструментов. Хотя все мои устройства казались последним словом техники, на самом деле, они либо уже на несколько лет устарели, либо устареют к тому времени, когда я их окончательно освою. Поскольку до чтения руководств руки у меня никогда не доходили, я походил на владельца «феррари», который ездит только на первой передаче.
Я проковылял в ванную и посмотрел в зеркало. За ночь седые пряди на висках пробрались выше, а над ушами целая полоса волос приобрела серебристый блеск. Эти жесткие седые волосы были гуще и крепче той жидкой темной поросли, на смену которой они постепенно приходили. Седые все еще были в меньшинстве, но я знал, что седина подобна крысам: стоит завоевать небольшой плацдарм, и все коренные обитатели вскоре окажутся на грани вымирания. Останется разве что небольшое поголовье на бровях да, быть может, несколько стыдливых черных волосков будут выглядывать из ноздрей. Сбоку на носу созрел большой прыщ с желтой головкой, и я выдавил его с ловкостью, отработанной двадцатилетней практикой. Наверное, в подростковом возрасте я надеялся, что в моей жизни наступит золотой период, когда прыщи уже исчезнут, а волосы еще не начнут седеть. Теперь я понимал, каким наивным идиотом был тогда: сейчас мне только-только стукнул тридцатник, но пик физической активности давно остался позади. Казалось, лето едва началось, а ты уже замечаешь, что ночи становятся все длиннее.
Примерно в четыре часа я наконец прошел в гостиную, где над своей диссертацией корпел Джим. Сегодня это заключалось в том, что они с Саймоном резались в «Лару Крофт». Осквернители могил невнятно поздоровались, хотя оторваться от экрана не сумел ни один. С таким же успехом я мог быть существом из черной лагуны, прибывшим с миссией поставить чайник. Джим и Саймон напоминали фотографии «До» и «После» в культуристских рекламах. Джим – высокий и мускулистый, лицо у него здорового цвета, как у человека, который с пятилетнего возраста каждую зиму катается на лыжах; Саймон же – тощий, бледный и неуклюжий. Если бы «Лару Крофт» сделали более реалистичной, она бы наверняка рявкнула с экрана: «Хватит пялиться на мои сиськи, маленький гаденыш», – и спихнула Саймона с дивана. Он делал многообещающую карьеру, подавая пиво в пластиковых стаканчиках студентам университета, который сам окончил несколько лет назад. Саймон получил эту работу в день выпуска и надеялся заработать достаточно денег, чтобы однажды расплатиться с долгами, которые накопил по другую сторону стойки бара.
Хлопнула дверь – вернулся Пол. Швырнул на кухонный стол кипу потрепанных учебников и издал вздох мученика, которым явно хотел спровоцировать озабоченные расспросы, как прошел день. Никаких расспросов, разумеется, не последовало.
– О-хо-хо, – протяжно выдохнул Пол, но мы отказывались глотать наживку.
Он сунул пакет молока в холодильник и выгреб из раковины использованные чайные пакетики. Вздохи недвусмысленно указывали на раздражение Пола – мало того, что никто не убирает за собой, так ему еще приходится выливать помои после тяжкого трудового дня. В общем, вздохи намекали, что ни барная карьера Саймона, ни диссертация Джима, ни мое чирикание на клавишах и рядом не стоят с усилиями, которые приходится затрачивать Полу на преподавательской стезе. Вообще-то, это правда, но неважно.
Мы жили сообща уже пару лет. Никто из обитателей квартиры не знал меня, когда я снимал в ней комнату, что меня вполне устраивало. Из квартиры открывался роскошный вид на Балхамское шоссе, и располагалась она очень удобно – прямо над продуктовой лавкой, куда в любое время дня и ночи можно было заскочить за мясом по-арабски. Только не подумайте, что это обшарпанная, запущенная халупа, в которой зарастают грязью четыре мужика – мы строго придерживались графика дежурств, согласно которому по очереди спихивали всю уборку на Пола.
Пол сгреб остаток масла в масленку и аккуратно сложил фольгу, прежде чем бросить ее в мусорное ведро. Поскольку безличными вздохами привлечь к себе внимание не удалось, он перешел к другой тактике.
– Майкл, как прошел день?
– Хреново, – ответил я.
– Неужели? А что случилось? – В голосе Пола звучало искреннее беспокойство.
– Этот долбаный разносчик газет разбудил меня в семь утра только для того, чтобы сказать, что больше не будет приносить мне газету в постель. Заявил, что его мамаша считает это извращением. Ясно помню – я с самого начала говорил, что неразумно сообщать об этом обстоятельстве родителям.
Повисла пауза.
– Э-э… Это я сказал его матери, – признался Пол с видом человека, который давно готовился к противостоянию.
– Ты? На кой хрен?
– Ну, во-первых, я не особенно в восторге оттого, что ты даешь ключи от входной двери тринадцатилетнему правонарушителю.
– Он не правонарушитель.
– Правонарушитель. И знаешь, откуда мне это известно? Я его учитель. Трой учится в моем классе. А позавчера в семь утра я голышом вышел из ванны и увидел, как Трой пялится на меня с лестничной площадки.
Джим расхохотался, выплюнув чай обратно в чашку.
– И что ты ему сказал?
– Я сказал: «Здравствуй, Трой».
– А он?
– А он сказал: «Здравствуйте, мистер Хичкок». Честно говоря, он несколько смутился. На самом деле, парню не повезло: уже несколько дней он старательно избегал меня, поскольку задолжал сочинение об образе Хрюши в «Повелителе мух»[2]. По-моему, он решил, будто я вломился сюда голым в семь часов утра только для того, чтобы спросить у него про сочинение.
