видом смотрела на меня. С трудом, преодолевая сопротивление в себе, я дернулся к ней:
— Марта!
Голос Ланцманна ввинчивался мне в голову, как сверло коловорота:
— Не двигайтесь! Жорж, вы решительно невыносимы, и я думаю, что мне придется расстаться с вами. Я скопил достаточно денег, чтобы уйти на отдых, вполне заслуженный отдых после тридцати лет, проведенных за выслушиванием иеремиад невротиков наподобие вас.
Пистолетом он указал на неподвижное тело Зильбермана.
— Полиция и друзья Зильбермана решат, что вы застрелили друг друга. Надеюсь, вам будут устроены роскошные похороны. Но я, к сожалению, не смогу на них присутствовать, мы с Мартой отправляемся на Галапагосские острова, собираемся там немножко отдохнуть.
Он поднял пистолет, тщательно прицелился в меня, и я уже совершенно безнадежно бросил наудачу:
— Почему вы помешали Груберу уничтожить меня?
— Что такое?
Судя по выражению его лица, он был в полной растерянности. А я, почуяв это, продолжал:
— Почему вы убили его?
— Грубера? Но я не…
Ланцманн резко повернулся к Марте:
— Что он плетет? Налейте мне попить, я умираю от жажды.
Он стал бледен, весь покрылся испариной. Крупные капли пота ползли вдоль седых висков. И хотя я чувствовал, что скатываюсь в какой-то густой туман, тем не менее удивился, почему известие о смерти Грубера произвело на него такое впечатление. Ланцманн залпом осушил бокал и протянул его Марте, которая снова наполнила его. Теперь он опять повернулся ко мне. Мне удалось продвинуться на несколько сантиметров к «6еретте», которую, падая, выпустил Зильберман.
— Объяснитесь, Жорж. Что это за выдумки?
— Грубера обезглавили. Очень чисто, вам бы это понравилось, доктор… Ну а если это сделал призрак, плод моего воображения, то он чертовски ловок и умел.
Я никогда раньше не замечал под глазами Ланцманна таких синих мешков. Он неподвижно стоял, впившись в меня взглядом и сжимая пистолет.
— Вы плетете всякую чушь, чтобы выиграть время…
Я передернул плечами:
— Но кто-то же убил его. Сходите в подвал, убедитесь сами.
Ланцманн бросил с судорожной гримасой:
— Ваша хитрость столь же посредственна, сколь и ваша психика, милейший мой Жорж.
Капли пота теперь уже ползли по его поплиновой рубашке в тонкую полоску. И тут меня осенило: ему плохо. Физически плохо. Одновременно я понял почему. И в этот момент единственная, кто мог убить Грубера и вне всяких сомнений подсунуть Ланцманну наркотик, промолвила своим мягким голосом:
— Доктор, отдайте мне пистолет, если хотите, чтобы я вам дала противоядие.
— Противоядие?
Ошеломленный, Ланцманн резко повернулся к Марте. А она спокойно протянула к нему руку:
— Вы приняли концентрированную дозу производного фенициклидина, от которой через пятнадцать минут, то есть, — Марта посмотрела на часы, — ровно в половину, вы умрете. У меня, как я вам уже сообщила, имеется противоядие. Но прежде я хотела бы получить от вас пистолет, который вы и без того едва держите в руке.
Никогда до сих пор мне не доводилось слышать, чтобы Марта говорила таким холодным, бесстрастным тоном; я узнал и тон, и стиль: так изъясняются профессионалы, сроднившиеся с насилием, совершенно лишенные души.
Ланцманн уцепился за револьвер, как ребенок за игрушку. Я незаметно продвигался к «беретте» Зильбермана. Ланцманн пытался хорохориться, но голос у него был померкший:
— Вы… насмотрелись комиксов… Марта. И не подумали… о собственных… интересах.
Ноги у него подгибались, и ему пришлось, чтобы не упасть, ухватиться за кресло. Марта воспользовалась этим и вырвала у него пистолет, одновременно и я схватил «беретту» Зильбермана. Мы, держа в руках оружие, напряженно смотрели друг на друга. Марта недобро улыбнулась, блеснув перламутровыми зубами:
— Левой рукой, Жорж? А тебе не кажется, что ты переоцениваешь себя?
— На таком расстоянии, любимая, я ни за что в тебя не промахнусь.
Лицо Ланцманна посерело. Он схватился за горло:
— Пить… Господи, пить. Дайте же мне ваше противоядие. ..
— Где копия списка, которую вы получили?
Ланцманн захлопал глазами, точно сова, удивленная наступлением дня.
— Так вы… ничего… не поняли!
Мы с Мартой уставились на него. Он рассмеялся болезненным смехом:
— Прелестная парочка! Готовы… прикончить друг друга из-за… клочка бумаги, которого я… в глаза не видел!
— Что вы сказали?
— Никогда! Никогда не видел! Безумно… смешно!
Запинаясь, я пробормотал:
— А… фотокопия, посланная Зильберману?
— Фрагмент, который дал мне… Грегор, чтобы доказать… что он говорит… правду. Ах, бедняжки, до чего вы… глупы!
— Но где же тогда список?
Марта встряхнула Ланцманна. Он зашелся кашлем, содрогаясь в конвульсиях. Глаза вылезали у него из орбит. Марта отпустила его. И тут прозвучал его прерывистый, страдальческий голос:
— Горло огнем горит… Марта, вы… закоренелая потаскуха, но все равно… я вам расскажу кое-что… это меня позабавит… Не люблю… ординарных людей… они слишком скучны…
Его тело корчилось от невыносимой боли, он прижимал руки к сердцу.
— Какая боль… Я не знаю… где список. Есть лишь один человек… который знает… но он никогда… не сможет вам сказать.
— Почему?
Этот вопрос вырвался у нас с Мартой одновременно.
— Потому что он… неизлечимо… сумасшедший.
— Кто он?
Я встряхнул его. Лицо у него стало свинцово-синим, рот приоткрылся, обнажив зубы, и он выдохнул:
— Сейф двести восемьдесят восемь… пятьдесят два… триста пятьдесят семь… Федеральный банк… Вы будете… потрясены…
— Ланцманн!
Тело его судорожно выгнулось, в уголках рта появилась пена. Я обернулся к Марте с криком:
— Марта, быстрей противоядие!
Но он уже упал мне на руки, и его застывшие светлые глаза с немым укором уставились на меня. За последние двенадцать часов это уже второй мертвец, который смотрит мне в глаза. Ланцманн! Я не мог поверить, что никогда больше он уже не раздвинет губы в недоброй улыбке и не произнесет какую-нибудь саркастическую фразу. Он выглядел старым и усталым. Мертвый, он как-то съежился. Марта подошла к нему, приподняла веки:
— Сердце отказало.
На какой-то миг наши руки соприкоснулись на мертвой щеке Ланцманна. И мне показалось, будто рука Марты дрогнула. Я взглянул на нее:
— Противоядия не существует, да?
Марта спокойно закурила сигарету.
