одиноким, чем всегда.
Перед домом священника Даг остановился. Он все не мог оправиться от удара, ему казалось, что фотография прожигает тело сквозь джинсы. Он не мог противиться искушению достать ее и посмотреть снова. Что же он потом сделал с этой гитарой? Ах да, на Гренадинах он обменял ее на галлон рома. По-настоящему он никогда и не умел играть на этой дурацкой гитаре.
То, как фонтанировал Хендрикс в «Запретных играх» на своей скошенной гитаре, было куда выше его способностей. Лучшее, что он знал, – это «Чужак» Мустаки[87]. Можно себе представить, серьезным же было время, если никто не покатывался со смеху, когда здоровый чернокожий малый голосил: «… с моей физиономией чужака, Вечного жида, греческого пастора… » Должно быть, он играл это и Лоран – Франсуазе, сидя на берегу, с якобы романтическим выражением лица, а на самом деле пялясь на ее лифчик.
Нет, это невозможно: невозможно, чтобы за те два-три раза, что они валялись с Лоран на песке, мог оформиться этот эмбрион-Шарлотта и родилась настоящая маленькая девочка, его дочь, черт возьми!
И не какая-нибудь там дочь, а самая что ни на есть стервозина.
Ребенок из плоти и крови. Его крови. И этот ребенок обязан ему в какой-то степени своими глазами, волосами, кожей, даже телосложением. Как страшно думать об этом! Как будто у него самого оторвали частичку плоти, чтобы создать другое человеческое существо.
Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Он резко обернулся.
–
Даг молча смотрел на отца Леже. Тот мягко улыбался.
– Мальчишка мне сказал, что вы, похоже, не в своей тарелке. Вы что, выпили?
По-прежнему не произнося ни слова, Даг вынул из кармана и протянул ему фотографию. Отец Леже поднес ее ближе к глазам и стал внимательно рассматривать.
– Поглядим… Это Лоран Дюма, не так ли?
Даг кивнул.
– А мужчина рядом с нею, стало быть, отец Шарлотты?
Новый кивок.
– Странно, – произнес священник, – он мне когото напоминает.
Даг кашлянул. Отец Леже поднял голову, затем снова всмотрелся в фотографию.
– Этот радостный, какой-то детский взгляд и глуповатая улыбка…
– Такая? – любезно поинтересовался у него Даг, изображая обворожительную улыбку.
Отец Леже начал было произносить что-то вроде «да, похоже» и вдруг замолчал, стоя с открытым ртом.
– Господи Боже…
– Вынужден признать, что Он в некотором роде и впрямь замешан в этом деле, – цинично бросил Даг, – ирония судьбы и все такое прочее…
– Бедняга… Но вы уверены?
– Уверен, что это я? Я хотел бы быть уверен в обратном, но это невозможно.
– Но как вы могли забыть, что вы… что у вас… ну… была плотская связь с Лоран Дюма?
– Да потому что я думал, что ее зовут Франсуаза, и вдобавок я не узнал ее по фотографии в газете. Она прибавила пять лет и добрых десять кило, совсем расплылась, да и прическа другая. Моя Франсуаза была прелестной молодой женщиной, а не пьющей матерью семейства. И что мне теперь делать?
– Сообщить Шарлотте, что вы выполнили задание, – подсказал отец Леже, протягивая ему снимок.
– По-вашему, это легко, да? Глуповатая улыбка…
– Но я же не виноват, что вы оказались ее родителем…
– Да вы хоть представляете себе, что еще в понедельник в десять утра я ее вообще не знал, а сегодня, в субботу, в двенадцать тридцать, это, здрасьте, моя дочь? Я стал отцом меньше чем за неделю. Рекорд… Я могу позвонить от вас?
Священник задумчиво смотрел, как решительным шагом Даг направляется к дому. Этот несчастный молодой человек, без сомнения, получил серьезный удар. Что же касается Шарлотты…
Она подняла трубку после четвертого звонка, не переставая любоваться собой в зеркало: ей решительно идет этот костюм. После того памятного припадка ярости Васко проявил неслыханную щедрость.
– Кто это?
– Шарлотта?
А, ну да, этот придурок-детектив. Она взяла со столика сережку, которая так шла к ее глазам, и стала примерять. Ее «слушаю вас» прозвучало совершенно равнодушно.
– Я нашел его.
Какую-то долю секунды Шарлотта не могла осознать, о ком он говорит, потом машинально положила сережку обратно на туалетный столик. Горло сжалось.
– Кого вы нашли?
– Вашего отца.
– Он жив? – Вопрос вырвался сам собой, непонятно почему.
– Он жив и обитает в Сен-Мартен, точнее, в Филипсбурге.
Сен-Мартен, боже, совсем рядом! Она глубоко вздохнула.
– И как его зовут.
– Вообще-то, вы его знаете, – осторожно произнес он.
– Знаю?
Только бы он не оказался одним из тех типов, что пялились на нее, когда она работала в этом проклятом клубе… Она нервно закусила губу, внезапно страшно смущенная при одной только мысли о том, что ее отец мог видеть, как она раздевается под музыку…
– Ну, в общем, его зовут Леруа.
– Леруа? Как вас? Послушайте, я ничего не понимаю. Что вы такое несете, вы что, выпили?
– Нет. Я трезв, и я ваш отец.
– Суперсыщик, вам известно, что делает Васко Пакирри с теми, кто смеет потешаться надо мной?
– Я вовсе не потешаюсь над вами, – решительно произнес Даг. – И еще: с отцом так не разговаривают.
Отцом? Шарлотта подошла поближе к зеркалу, внимательно разглядывая собственное лицо. Этот идеально очерченный рот, большие зеленые глаза, светло-коричневый оттенок кожи, широкие ноздри… Неужели у этого ублюдка Леруа похожий нос? О нет! Наверное, это кошмарный сон.
– Леруа, не могли бы вы мне спокойно объяснить то, что только что сказали? Я сегодня очень устала.
– Я нашел вашего отца, – старательно выговорил Леруа на том конце провода, – и это я. Я твой отец, Шарлотта. Прими мои соболезнования.
– О черт! Черт, черт, черт!
– Я понимаю: сам реагировал так же.
– Наверное, вы ошиблись, этого не может быть.
– Шарлотта! Я скакал на твоей матери на берегу, я нашел фотографию, где мы сняты вдвоем, я знаю, что говорю!
– Сволочь, так это из-за вас она умерла?
– Нет, из-за того типа, который ее убил.
– А может, это ты и есть, суперкозел?
Она прикусила язык, но было уже поздно.
– Послушай-ка, дорогая, – отчеканил Даг в трубку, – ты начинаешь меня доставать. И усвой как следует: если я суперкозел, то ты пошла в меня.
