— Стеф! Вот это да! Да вас здорово покалечили…
— Пустяки, скоро пройдет.
— И вы все-таки придете в воскресенье на турнир?
— Обязательно; а сейчас убегаю: очень спешу, уже опаздываю; до свидания.
Турнир? Ах да, он же играет в теннис. Я не знала, что они с моей Екатериной Великой знакомы. Она опускает спинку коляски, приводя ее в горизонтальное положение, и начинает разминать мне колени.
— Я не знала, что Мигуэн — друг Элизы, — громко, чтобы было слышно на кухне, произносит она.
— Нас с ним познакомили Поль и Элен Фанстаны. На редкость славный парень.
— А что с ним такое случилось?
— Как? Вы разве не в курсе?
Далее следует едва слышный шепот. Во время которого, надо полагать, Катрин вводят в курс вчерашних событий. Она так увлечена рассказом, что даже перестала выворачивать мне коленные чашечки, в силу чего у меня появилась возможность вновь спокойно уйти в свои мысли.
Любопытно, к примеру: как так получается, что в отсутствие Виржини никогда никаких ужасов не случается? Нет, Боже упаси: я вовсе не собираюсь приписывать несчастному ребенку какие-то дьявольские наклонности; но что может связывать ее — а такая связь явно существует — с этой самой «Лесной Смертью»? Хватит ли у ребенка сил для того, чтобы убить другого ребенка? Стоп. Не туда меня понесло. Ни одного семилетнего маньяка-убийцы наш мир еще не породил. Но что же тогда неладно с Виржини? Ведь что-то точно неладно, я это хорошо чувствую. Она никогда не говорит напрямую. Слишком умна, всегда настороже, а голос ее звучит слишком уж спокойно. Конечно, скажете вы, принимая во внимание то, что она видела… или не видела — лично я ни в чем уже не уверена. Ой, эта идиотка Катрин, похоже, решила во что бы то ни стало вывихнуть мне левое плечо. Непременно нужно будет как-нибудь привлечь к себе внимание Иветты и попытаться дать ей понять, что я хочу поговорить с Иссэром. Как только Катрин уйдет, сразу же этим и займусь.
Катрин ушла, но Иветте сейчас явно не до меня; в преддверии визита месье Гийома она надраивает весь дом так, словно к нам намерен явиться президент французской республики. Время от времени — когда я слышу, что она где-то поблизости, — я приподнимаю палец, но все без толку: Иветта, наверное, в данный момент способна видеть лишь пыль. Хуже всего то, что она поставила мне кассету, принесенную нам Элен из городской библиотеки — пардон, медиатеки, — и теперь я вынуждена слушать, как чей-то голос восторженно читает Бальзака. Конечно же, сделано это из самых лучших побуждений; но, во-первых, я терпеть не могу, когда мне читают вслух, а во вторых, эту книгу я читала много раз и знаю ее чуть ли не наизусть. Однако… не могу же я всю жизнь только и делать, что ныть да себя жалеть.
Ну вот! Конец первой части. Сейчас она подойдет, чтобы перевернуть кассету. Я слышу ее шаги — скорее: палец, палец, палец.
— Да, да; я поняла, уже бегу.
Нет, Иветта, нет — я опять, как сумасшедшая, принимаюсь поднимать и опускать палец.
— О-ля-ля, одну минуточку; до чего же вы нетерпеливы, иногда вы становитесь почти невыносимы!
О, черт!
Опять Бальзак — да на полную мощность; наверное, я прекрасно слышала бы каждое слово даже сидя в самом отдаленном уголке сада. А Иветта, что-то ворча себе под нос, опять куда-то исчезает. Что ж, остается лишь ждать более подходящего момента.
Внезапно я просыпаюсь. Оказывается, я уснула, убаюканная восторженным голосом чтеца. Где же Иветта? Я внимательно вслушиваюсь в окружающий меня мир, пытаясь выяснить ее местонахождение. Ага, в саду. С кем-то разговаривает. Узнаю голос Элен, она говорит: «До свидания». Иветта наконец возвращается.
— Вам везет: Элен принесла целую кучу кассет.
Просто класс. Не иначе как полное собрание сочинений — триста шестьдесят шесть томов.
— Хотите послушать одну из них прямосейчас?
Мой палец остается недвижим.
— Хотите пить?
Палец по-прежнему недвижим.
— Может быть, есть хотите?
Палец словно прирос к ручке кресла.
— Или вам надо пописать?
Никакой реакции.
— Вы хотели повидаться с Элен?
Палец недвижим. Я чувствую, что Иветта уже начинает нервничать.
— С кем-нибудь другим?
Я приподнимаю палец.
— С Виржини?
Палец остается недвижим.
— Это как-то связано со вчерашним несчастным случаем?
Я приподнимаю палец.
— Значит, вы хотите поговорить с полицией?
Я приподнимаю палец. Иветта, ты просто умница. Как только мне станет получше, я прибавлю тебе жалованье, я сделаю тебя своей наследницей, я…
— Вы хотите, чтобы я пригласила этого длинного зануду-комиссара?
Я приподнимаю палец.
— Хорошо, раз уж вам это может доставить удовольствие.
Она направляется к телефону. Прекрасно. Все идет как надо. Я вполне могу держать ситуацию под контролем.
— Комиссар в Париже, вернется только в понедельник. Ох, совсем забыла: у меня же кролик в духовке!
Она поспешно бросается в кухню — звук такой, будто проскакал целый полк всадников. Остается лишь надеяться, что Иссэр вернется не слишком поздно; либо на то, что Виржини просто сочинила очередную небылицу.
Звонят в дверь. Наверное, мне стоило бы нанять еще и горничную — исключительно для того, чтобы она открывала дверь и как в театре — трижды стучала палкой.
На сей раз явилась Клод Мондини. Целует меня в обе щеки — очень быстро: чмок, чмок; от нее пахнет туалетной водой с ароматом жимолости.
— Бедная моя Элиза! Какое счастье, что все так хорошо закончилось! Я всегда говорила, что этот лес — опасное место. И запрещаю детям там играть. Жан-Ми тоже шлет вам привет и поцелуи. Ой, у вас чем-то так вкусно пахнет. Что у вас там в духовке, Иветта?
— Кролик в горчичном соусе.
— Наверное, просто божественное блюдо! Ну а теперь, бедняжка моя Элиза, надеюсь, у вас все в порядке?
Я приподнимаю палец.
— К сожалению, не могу посидеть с вами подольше: нужно еще заняться подготовкой к прогулке на каноэ, которую мы устраиваем в воскресенье для ребятишек из Турбьер. Я знаю, что вам нелегко живется, Элиза, но если бы вы только видели этих несчастных малышей… их детство проходит в столь удручающем окружении… Ладно; чмокаю вас в щечку и убегаю… Иветта, если вам понадобится какая-нибудь помощь, вы нам непременно позвоните, хорошо?
— Да, конечно, спасибо.
— До свидания, Элиза, до встречи!
Она уходит, оставив после себя лишь легкий весенний аромат жимолости. Я остаюсь сидеть в некотором ошеломлении: интересно, сколько она здесь пробыла — три минуты или четыре? Тем не менее я чувствую некоторое облегчение, ибо в глубине души основательно побаивалась, как бы она не убедила
