— Костя, — наконец сказал он, — а для чего понты все эти — охрана, джипы, мерины пафосные, меня наповал можно было бы сразить одной «Ауди-восьмеркой» или даже каким-нибудь «Лексусом».
Костя вздохнул:
— Это не понты. У нас ничего просто так не делается. «Мерседесы» — потому что других бронированных машин сегодня свободных не было, а охрана и все такое — потому что надо было обеспечить тебе безопасность.
— Какую безопасность? — Гена напрягся, — От кого безопасность?
— А вот это ты у Билла Гейтса и спроси, — грустно улыбнулся Костя.
«У нас ничего просто так не делается» — это напрягло Гену гораздо больше, чем необходимость какой- то особой безопасности, но он решил, что взять с него все равно почти что нечего, а то, что есть, вряд ли стоит столько, сколько уже заплатили.
Машины, не притормаживая, влетели через открытые ворота пропускного пункта прямо на летное поле и красиво остановились в определенном порядке — так, что «Мерседес», в котором ехал Гена, оказался полукольцом закрыт остальными автомобилями со стороны здания аэропорта. С другой стороны был припаркован самолет с поданным трапом, покрытым ковровой дорожкой. Возле самолета стояло еще несколько автомобилей: плоский черный видавший виды «Кадиллак» с американским флажком на крыле на коротком флагштоке, новенький белый микроавтобус «Фольксваген» «Каравелла» с надписью «Внуковские авиалинии — VIP» по борту и салатового цвета просевшая ржавая «пятерка» Волжского автомобильного завода. Из нее торопливо выбирался грузный пожилой человек в светло-синей тройке. Самолет Гену потряс. Это был небольшой стильный лайнер, похожий на маленький сверхзвуковой «Ту».
— Нравится? — гордо спросил Костя, вылезая вслед за Геной из «Мерседеса». — Это тебе не какой- нибудь Лиар-Джет — это «Бэйби Конкорд», таких в мире пока всего пять: у Мадонны, у Гейтса, у султана Брунея, еще у одного шейха и у …э-э, ну у одного, короче, нашего пацана из Тюмени.
Гена вопросительно посмотрел на Костю.
— Ну, просто их выпускать только начали, — торопливо и как бы оправдываясь заговорил Костя. — Очередь больше, чем за «Феррари». Траволта уже скоро получит, Майкл Джексон…
— У какого нашего пацана из Тюмени? — Не то чтобы это и вправду интересовало Гену, его удивил Костин оправдывающийся тон.
Костя собирался что-то ответить, но к ним торопливо подошел грузный из «пятерки».
— Константин Владленович… — запыхавшись, забормотал он.
Костя небрежным кивком указал на багажник. Грузный робко пристроил свой дипломат на полированную плоскость «Мерседеса» рядом с матовой спутниковой антенной, похожей не то на поганку, не то на эскимо.
— Вот, — сказал он, открывая дипломат, — паспорт. Костя протянул ему фотографию. Грузный аккуратно взял ее двумя пальцами, покрутил и вдруг как-то жалко и одновременно небрежно, как бы между прочим, спросил:
— Клея нет?
И тут Гену прорвало — он не просто смеялся до колик, он рыдал, захлебываясь смехом, — все напряжение предыдущих дней, все страхи и стрессы его невероятных приключений и перемен, происходивших с сумасшедшей быстротой, — все собрал он в этот слезами исколотый смех, выплеснутый на чопорный бетон правительственного аэродрома; невероятная власть сильных мира сего, оформленная дорогими автомобилями, персональными самолетами и загранпаспортами за двадцать минут по телефону, повисла, как на сопле, на капле копеечной склизкой жидкости, в изобилии имевшейся под рукой каждого школьника.
Гене почему-то было ясно, что клея нет не только ни у кого из присутствующих (да и с чего бы им носить с собой клей — не нюхают же они его), но и в самолете, наверняка оборудованном под мобильный офис и напичканном лучшими образцами всей существующей в мире оргтехники. И если наши пограничники пропечатают паспорт и без фотографии — для Кости, то американцы, с их правовым государством…
Пока Гена смеялся, над летним летным полем висела неловкая пауза. Ее можно было бы даже назвать тишиной, если бы не свисторев «Конкорда», урчание почти поголовно двенадцатицилиндровых автомобильных моторов конвоя, перемежаемые приглушенными гнусавыми матюками и писками шорохи раций и далекие хриплые трели каких-то лесных птиц, еще не попавших в турбины взлетающих самолетов. И даже одно-единственное нарушение этой псевдотишины потонуло в толще шумовой ауры сверхзвукового мини-монстра: капитан корабля, навытяжку стоявший возле трапа в ожидании момента возможности поприветствовать высокого гостя, негромко шепнул на ухо стюардессе: «Мы что, психа повезем?»
— Просто «клей» ужасно смешное слово, правда? — давясь слезами хохота, выплюнул Гена.
Костя недоуменно пожал плечами, как бы стряхивая с себя мгновения сиюминутного оцепенения, взял у грузного паспорт, положил на ладонь фотографию, полизал ее и крепко прижал к первой странице документа.
— Давай печать, — зло сказал он грузному. — Потом сведем по меткам.
Что это означало, Гена так и не понял. Понял он только, что проблема решена и что опыт Кости не ограничивается упаковкой «десяток» в пиджаки. Поднимаясь по трапу, он поднял голову на серевшее московское небо, собиравшееся отгородиться дождем от аэродрома, и подумал, что в Костиных силах, наверное, если что — позвонить Лужкову, чтобы тот разогнал облака.
В самолете, кроме него и Кости, из пассажиров был еще только молчаливый дядька из американского посольства — это его «Кадиллак» Гена видел на поле. Как только они расселись по просторным кожаным креслам, самолет сразу тронулся с места, выруливая к взлетной полосе, — все так торопились, что даже короткая церемония представления Гене экипажа уложилась в двенадцать секунд. Гена не то чтобы не запомнил, он даже не разобрал имен пилотов и стюардесс, которые «его капитан» (так он назвался) скороговоркой пробормотал через маску североамериканской улыбки.
И теперь он напрягался, не зная, как обратиться к стюардессе, которая рассказывала о мерах безопасности во время полета. Собственно, все меры безопасности укладывались в то, чтобы пристегнуться при взлете и посадке и позвать, если что, на помощь. Помощь Гене нужна была как никогда — курить хотелось по-прежнему. Стоит ли говорить, что экипаж оказался некурящим, и в комплектацию самолета, включавшую, например, все мыслимые пищевые деликатесы, сигареты не входили по принципиальным соображениям.
Пока Гена гнал от себя навязчивые мысли о табаке и предстоящих в полете мучениях, стюардесса рассказывала о прелестях полета на новом «Конкорде». О невероятной скорости, с которой они пересекут поперек Европу, Атлантику и Америку, — семь часов вместо обычных десяти с половиной, о том, что давление внутри самолета будет соответствовать атмосферному давлению на 900 метрах над уровнем моря, а не 1500, как в обычных самолетах, поэтому уши закладывать при посадке не будет, о том, что прочность и, следовательно, стоимость материалов, используемых при строительстве…
— Спросите у капитана, почему мы не взлетаем, — оборвал ее Костя.
Стюардесса мягко улыбнулась и что-то негромко проговорила как бы себе под нос — у нее на ухе висело маленькое переговорное устройство, похожее на то, которым пользуются киноэкранные телохранители. Выслушав ответ, она снова улыбнулась Косте:
— Сэр, мы ждем, пока сядет самолет какого-то вашего важного чиновника.
— Какого еще, на хрен, чиновника! Да они хоть понимают… — Костя рванулся с места. — Ну-ка дай мне связь с землей…
Стюардесса, перестав улыбаться, что-то быстро спросила в микрофон, кивнула, прислушиваясь к ответу, и сообщила Косте:
— Некоего мистера Путина, сэр.
Костя опустился обратно в кресло, белый от злости, и забарабанил пальцами по подлокотнику.
— Вы по-прежнему хотите говорить с землей, сэр? — вежливо поинтересовалась стюардесса.
— Нет, — буркнул Костя и уставился в иллюминатор, изучая, как стекло медленно покрывается каплями долгожданного дождя.
— А кто такой этот Путин? — удивился Гена.
— Кто надо… — нагрубил почему-то Костя.
Кому надо? — хотел сострить Гена, но осекся, оценив взглядом степень Костиного недовольства. Какое в
