— Ну это, как его, ну корни там, предки…
— Происхождение?[3]
— Ага, я просто слово это никак не мог вспомнить.
— Я — японская американка. А ты?
— А я русский русский.
Соня засмеялась.
— Так не говорят. Американские американцы называются, например, кавказцы…[4]
Теперь засмеялся Гена. Вполне понятно, что смеялся он несколько дольше и интенсивнее, чем полагается даже в очень смешных случаях. Соня отнеслась к его смеху дружелюбно и сама тоже понимающе улыбалась.
— Американские американцы, — выдавил наконец Гена, вытирая выступившие слезы, — называются индейцы.
— Нет, я имею ввиду белых англосаксонских протестантов — американцев с белой кожей. Их называют кавказцами. Как у вас называют русских с белой кожей?
Новый приступ бешеного смеха овладел Геной.
— Да уж точно не ха-ха-ка-ка-кавказцы. — От смеха он еле мог говорить. — Ка-ка-кавказцы — че-че- черные.
— Надо же, — Соня удивленно покачала головой, — как у вас в стране все наоборот, черное и белое.
— Это у вас все наоборот, даже время, — веселился Гена. — Вы какие-то антиподы просто… — Чтобы как-то сменить смешную тему и перестать хохотать, он спросил: — А почему у тебя имя русское?
— Что значит русское? Это французское имя. Просто мой папа — японский француз…
Гена снова зашелся смехом и даже замахал на Соню руками: дескать, замолчи, проклятая, уморишь до смерти. Соня хлебнула кофе и грустно заметила:
— Я вас предупреждала.
Но Гена не мог успокоиться. Смеяться он постепенно перестал только минут через десять и, чтобы прийти в себя перед предстоящей встречей, вопросов решил больше не задавать. Соня включила радио, и всю оставшуюся дорогу Гена вслушивался в американскую попсу.
— Ну ладно, не обижайся, — наконец примирительно проговорил он, когда через двадцать минут неспешной езды они остановились перед перегородившим дорогу желто-черным полосатым шлагбаумом. Справа и слева от шлагбаума на каждом дереве, куда хватало глаз, по воображаемому периметру были развешаны таблички, тоже желтые, с черными надписями: «Частная собственность, доступ запрещен».
— Я не обижаюсь, — дружелюбно улыбнулась Соня. — Только пусть это останется между нами. Ну, то, что вы здесь нашли джойнт и курили. Просто мы оба можем иметь осложнения.
— А как же демократия? — лукаво улыбнулся Гена.
— Демократия, — серьезно сказала Соня, — не значит вседозволенность.
Она вручную опустила стекло и просунула магнитную карточку в прорезь столбика, оказавшегося прямо напротив ее двери. Прорезь съела карточку, задумчиво пожевала ее где-то внутри себя и выплюнула обратно. Шлагбаум поднялся, и они покатили дальше, навстречу могущественному властителю — владельцу и продавцу виртуальных миров информационной эпохи.
Прибыв в Америку, Гена с удивлением обнаруживает, что страна, расположенная не прямо под его родиной, не совсем такая, как ее показывают в производимом там кино. Однако косяк, найденный в машине по пути к Гейтсу, помогает не только примириться с действительностью, но и мягко изменяет последнюю.
Глава девятнадцатая,
— Прикинь, когда я с Полом замутил всю эту фигню, — Гейтс сделал неопределенный широкий жест рукой, охватывавший окрестности, так что было непонятно, имеет ли он в виду непосредственно бассейн, полдома и стол с завтраком или всю Калифорнию, Североамериканские Соединенные Штаты и даже весь прилегающий мир, — началось все с программы-переводчика, ну типа с языка на язык. И мне это чисто как память — ну, дорого, в смысле. Мне когда пацаны свистнули, что, дескать, есть ценная мулька по теме, только-только появилась в Сети, я сразу дернулся — это же тема реально моя! Ну, попросил там, ребята, короче, нашли, чей софт. Решили, что под нашей маркой его можно успешно толкнуть и раскрутить правильно — реклама, то-се. Ты наши возможности должен себе представлять…
С точки зрения Гены, Гейтс говорил невероятно долго и много. Хуже Хоттабыча. Из-за непривычного костюма Гена чувствовал себя совсем не в своей тарелке, и ему было жарко — лето все-таки. Кроме него, в костюмах были только телохранители Гейтса, маячившие неподалеку за его спиной, и помощник Сони, записывавший разговор вручную на бумагу. Лакеи, помогавшие в завтраке, были в смокингах, а сам Хозяин — в болотного цвета шортах, шлепанцах и простой белой футболке. Его волосы были мокрыми после бассейна, но аккуратно причесаны, а небольшие очки в тонкой золотой оправе придавали образу задумчивость. Несмотря на утро, Гейтс выглядел очень уставшим и, несмотря на возраст ч спортивный вид, немолодым грузным человеком — свободная майка не скрывала живот и дряблую грудь. К тому же Гейтс сутулился.
— Связался сразу лично с Дайвой, — продолжал он, неторопливо раскачиваясь на стуле, чем невероятно раздражал Гену, — но она все стрелки на тебя перевела — программа-то на тебя тоже зарегистрирована.
— Как это — зарегистрирована? — удивился Гена.
— А ты не в курсе, что ли? Ну, там авторское право, распространение, коммерческое использование, то да се. Право собственности, короче.
Это было приятно и неожиданно. Неожиданно было то, что Дайва сразу обозначила принадлежность программы и тем, вероятно, спасла ее от судьбы легкой воровской добычи «Майкрософта» или любой другой агрессивной компьютерной фирмы. А приятно то, что Дайва по-честному зарегистрировала ее на двоих; она, конечно, априори была порядочным человеком, но кто испытывал искушение или обман, знает, что порядочным быть просто в отсутствие соблазнов.
Гена уже понял, каким будет продолжение разговора, и перевел вектор своего внимательного зрения Гейтсу в глаза. Гейтс, смотревший до этого прямо на Гену, глаза сразу спрятал куда-то под стол — то есть спрятал он, конечно, взгляд, но чего стоят глаза без взгляда? Вряд ли больше, чем одноразовые контактные линзы Баушера и Ломба. То есть доллар двадцать за пару. Или по шестьдесят центов каждый. Оценив таким образом глаза. Гена вдруг вспомнил про Тима Таллера из детской книжки про проданный смех. Там, в той книжке, один из героев продал Главному Злодею свои глаза, вернее, не сами глаза, а взгляд этих глаз. И Гена, чей нечаянно затуманенный и от этого острый на восприятия мозг рождал диковинные образы реальности, вдруг подумал, что Гейтс прячет взгляд, потому что у него чужие глаза, и он, Гена, сейчас будет продавать не какую-то программу, основанную на ангельском машинном языке, а свой первородный смех, подобно Тиму Таллеру.
А еще он подумал, что раз уж все молчат, то надо срочно что-то сказать, потому что, пока он думал и глючил, прошло уже очень много времени, пауза затянулась, сейчас все заметят, что он тормозит, поймут, что он обкурился, что с ним нельзя иметь дело, вызовут полицию и попрут из Америки на фиг.
Он стрельнул глазами в сторону Сони. Вид у нее был явно подозрительный, вернее — подозревающий. А вдруг это все подстава? И косяк они специально подбросили и держали его без сигарет, чтобы он купился, а он, как мальчик, повелся на труху. Объявят его невменяемым, программа легко перейдет к «Майкрософту». Да фигу она перейдет, они же принцип наверняка не раскусили, а то бы уже давно мягко откусили софт себе, выпустили бы под каким-нибудь другим именем, и судись потом с Биллом Гейтсом. А может, он для того и заманил к себе Гену, чтобы секрет выведать, обласкал, накурил, разговор такой затеял, вроде ни к чему, а сейчас как пойдет про черточки-нолики, ну так, как бы невзначай…
Тут Гена похолодел: на белой майке Гейтса, прямо на том месте, где под тканью и кожей билось в ребрах грудной клетки нездоровое тяжелое сердце самого богатого в мире организма, он явно увидел вышитую белыми же нитками эмблему — паучок отражавших друг друга русских букв "я" в
