он обещал. Спустя полтора часа генерала разбудили. Он открыл красные мутные глаза и спросил у меня:
– Тебе чего?
– Я переводчица, распишитесь, пожалуйста, в наряде.
– А, – протянул генерал, – давай, конечно, молодец, хорошо все объяснила, одно не понял, кто из них за красных, а кто за белых дрался!
– Тот, который в синем халате, самый главный белогвардеец, а в красном – наш, чапаевец, – нашлась я.
На следующий день Маркин, притормозив около моего стола, заявил:
– Молодец, Васильева. Петр Иванович очень тобой доволен остался, говорит, три раза до этого фильм смотрел и ничегошеньки не понял, а ты все отлично перетолковала. А ведь кривлялась: «Не знаю ангольский!» Теперь, если кто из Анголы приедет, только тебя отправлю.
С гордо поднятой головой Маркин удалился, а я осталась сидеть с раскрытым ртом. Все оставшиеся месяцы до увольнения я в ужасе вздрагивала, боясь, что меня и впрямь приставят к ангольцам, которые в те годы считались нашими братьями по оружию.
Придя от этих воспоминаний в хорошее расположение духа, я дошла до уродливой пятиэтажки, обнаружила нужную квартиру и позвонила.
– Вам кого? – спросил детский голосок.
– Соню, почтальона.
– Баба, – завопил ребенок, громыхая замком, – к тебе тетенька пришла!
Дверь распахнулась, я увидела крохотную прихожую и маленькую черноглазую женщину, вытиравшую руки посудным полотенцем.
– Вы ко мне? – настороженно поинтересовалась она. – С претензией? Пропало что? Журнал сперли?
– Что вы, – приветливо улыбнулась я, – просто хочу кое-что узнать.
– Идите на кухню, – велела Соня.
Я втиснулась в пятиметровое пространство и подавила тяжелый вздох. Это сейчас у нас огромный, двухэтажный кирпичный особняк и домработница с кухаркой, но большая часть моей жизни прошла в Медведкове, как раз на такой кухне, где между холодильником и крошечным столиком оставалось место лишь для одной табуретки. Как только не пытались мы с бабушкой увеличить свое жизненное пространство! Сначала оттащили «ЗИЛ» в прихожую, но тогда стало негде повесить вешалку. Поставили его в комнату и лишились сна. Старенький агрегат тарахтел так, что дрожали диван, стулья и буфет.
– Садитесь, – предложила Соня, вытаскивая из-под стола табуретку.
Я осторожно опустилась на колченогую скамеечку и решила сразу брать быка за рога.
– Меня зовут Лена Гладышева.
– Соня, – ответила почтальонша.
– Вчера вечером, около восьми, вы разносили почту?
– А как же! Два раза в день положено, – кивнула Соня, – я аккуратно разложила.
– Откуда вы взяли конверт с долларами?
Соня покраснела так, что губы ее слились по цвету со щеками.
– Какой конверт? – прозаикалась она. – Я ничего не знаю!
Я пару секунд молча смотрела на нее, потом вынула кошелек, вытащила сто долларов и тихо сказала:
– Сонечка, вы не сделали ничего плохого, мне просто надо знать, кто вручил вам деньги.
Почтальонша уставилась на зеленую купюру, потом тоже очень тихо спросила:
– Это мне?
– Да, – кивнула я, – если расскажете, как было дело.
– Не знаю, деньги-то какие огромные, – покачала головой Соня, – я так объясню, бесплатно. Муж ваш постарался.
– Да ну? – фальшиво изумилась я. – Давайте-ка поподробней!
Соня облокотилась на подоконник и начала рассказ. Вчера она подошла к подъезду, где живет Ленка, около половины восьмого, но не успела открыть тяжелую дверь, как была остановлена мужчиной.
– Вы почтальон? – спросил он.
Соня кивнула.
– Сделайте одолжение, – попросил мужик, – положите в ящик сто двадцатой квартиры этот конверт.
Почтальонша испугалась:
– Ни за что. Мало ли чего там внутри!
– Да вы не пугайтесь, – улыбнулся мужик, – там всего лишь деньги.
