как домик из игральных карт.
Встреча разноусловий возможна, если она не в сюжете, а в самой теме произведения, и я об этом еще буду рассказывать в главе «Человек и кукла». Возможна разноусловность и в сатирической «нарочности» такой встречи. Но когда этого нет, тогда такая встреча, как язва, разрушает само тело, саму сущность художественного произведения.
Я уже говорил, что в книге «Актер с куклой», перечисляя репертуарные возможности кукольного театра, назвал чуть ли не в первую очередь научную фантастику. Это очень грубая ошибка. Научная фантастика – своего рода пророчество, причем, как бы фантастично, как бы невероятно оно ни выглядело, в этом пророчестве отсутствует какая бы то ни было символика. Научная фантастика стремится рассказать о человеческих возможностях, но не о человеческих характерах, вследствие чего, как правило, эти характеры довольно примитивны и, уж во всяком случае, не обобщены до степени типизации, и если наделены личными характеристиками, то только для того, чтобы люди могли общаться, взаимодействовать, соперничать. И как бы сложно ни был закручен сюжет научно-фантастического произведения, конечная цель всех конфликтных ситуаций – это постановка вопроса о возможностях освоения человеком еще не изведанных законов мироздания.
Куклы тут ни при чем. Это им не по силам. Они неизбежно окажутся дискредитирующими сюжет, тему и самих себя.
Пьесы для кукольного театра на темы научно-фантастические существовали и существуют (чаще всего это полеты на Луну или на Марс или встреча с инопланетянами), но, как правило, спектакли, поставленные по этим пьесам, превращались в пародии на научную фантастику, о чем, конечно, не мечтали их авторы.
Ну а если это не научная фантастика, а пьеса, построенная на вполне правдоподобных комических или героических событиях повседневной жизни?
Если придерживаться моего первого кредо, то я должен был бы ответить: «Да, можно, если сюжет этот нельзя сыграть в человеческом театре». Я так и сделал, сказав: «Да, можно», и приняв к постановке пьесы «2:0 в нашу пользу» и «Любит... не любит…» Владимира Полякова, «Дело о разводе» Евгения Сперанского, «Сармико» Елены Шнейдер и «С южных гор до северных морей».
Меньше всего можно было бы назвать ошибкой постановку «2:0 в нашу пользу». Этот спектакль имел большой успех, ездил за границу, и очень многие, видевшие его, сохраняют о нем добрую память. Почему же я считаю все-таки постановку этой пьесы ошибкой? Да потому, что уж ее-то безусловно могли бы сыграть живые люди.
Вкратце сюжет пьесы состоит в том, что очень милый, но болезненно мнительный человек полюбил тоже очень милую, но «спортивную» девушку. В нее же влюблен и другой молодой человек, совсем не милый, очень самонадеянный, но тоже «спортивный». И вот первый – так сказать, хлюпик, – чтобы добиться благосклонности девушки, начинает заниматься гимнастикой, катанием на коньках, футболом и, делая все большие и большие успехи, становится действительно хорошим спортсменом. Зазнайка, уверенный в том, что всякая девушка должна его полюбить, стоит только надеть белый свитер с оленями, терпит фиаско, а бывший хлюпик и очень скромный герой окончательно завоевывает любовь девушки.
Эта веселая спортивная комедия вполне могла бы стать киносценарием, но «комичность» ситуации и «комичность» героев – это еще не кукольность.
Я нисколько не виню в этом автора. Мы вместе работали над спектаклем, и мне он нравился, но сейчас я понимаю, что успех спектакля зиждился не на раскрытии характеров героев, а на преодолении куклами невероятных чисто технических трудностей.
Ну как надетым на руки куклам, у которых в принципе-то и ног нет, кататься на коньках? А они у нас катались. Мы сделали парапет перед катком, и ноги появлялись из-за этого парапета в тот момент движения, когда одна нога оттягивается назад. Куклы крутились волчком, делали пируэты под аплодисменты зрителей.
Ну как кукла может крутиться на турнике? А наш герой крутился. Причем зрители не понимали, что крутится-то собственно перекладина турника, а не руки куклы вокруг нее; они были жестко к ней прикреплены. И прыгал наш герой в воду, и плавал на яхте, мучительно стараясь доказать, что он не кукла.
Такой же имитацией жизни, сыгранной маленькими «человечками», оказался и спектакль «Любит... не любит...».
Те же два соперника в любви. Один – плохой, зазнайка и лентяй; другой – хороший и застенчивый; та же милая девушка; только действие в этой пьесе происходит в колхозе. Герои воспитывают телят. И бык, выращенный застенчивым героем, получает на всесоюзной выставке сельского хозяйства первое место.
Здесь нам было еще труднее. Мы выдумали посиделки с частушками, возы с сеном, грузинский ансамбль самодеятельности в открытой раковине эстрады, проход премированных быков разных пород. Но чем больше мы «подделывали», тем больше подделка мстила за себя. Грузинский ансамбль превратился в пародию, чего мы вовсе не хотели, а быков зрители встречали хохотом, и это разрушало тему.
Имела успех, но, по существу, также не удалась нам пьеса Евгения Сперанского «Дело о разводе», хотя сам Сперанский играл роль ревнивого молодого мужа до удивительности хорошо. Не удалась потому, что опять-таки была «человеческой комедией», которая прекрасно могла бы быть сыграна актерами Театра сатиры.
До сих пор не могу понять, каким образом мы взяли к постановке пьесу Елены Шнейдер «Сармико». По развитию сюжета это чистейший кинематограф. Вероятно, подвела меня все та же негативная формула: кукла должна играть то, чего нельзя сыграть в человеческом театре. Этого действительно нельзя было сыграть в человеческом театре. Действие происходит на Севере. Мальчика отнесло в море на оторвавшейся льдине. Самолет летит на поиск. Сверхмощный ледокол спасает мальчика.
Так как это вовсе не комедия, а, скорее, лирико-патриотическая драма, она требовала обстоятельной, достоверной имитации. Это не под силу куклам. Имела успех только сцена с белым медведем, который очень напугал мальчика. Дети-зрители смеялись, но смеяться-то, по существу, было не над чем.
Мне осталось рассказать о последнем из перечисленных мною спектаклей – «С южных гор до северных морей». Спектакль был посвящен тридцатилетию Октябрьской революции, и мы решили показать, как празднуют этот праздник народы нашей страны. По существу, это было обозрение, сюжетно связанное пролетом самолета над всеми республиками.
И в каждой республике, в каждом пункте, над которым пролетал этот незримый самолет, мы видели пляски, слышали праздничное пение, что-то вроде народных ансамблей. Но в куклах-то это неизбежно дискредитировалось, без всякого нашего желания превращаясь то в пародию, то в вегетарианскую имитацию. Спектакль был выпущен, официально принят, и, казалось бы, у меня не было причины волноваться. Но я не мог отделаться от мысли, что совершил какой-то политический проступок.
Я хотел сделать яркий, радостный, патриотический спектакль, а получилась подделка под народные песни и пляски. Не возвеличение их, а дискредитация. Чему же было радоваться зрителям? Виртуозности исполнения присядки? Так ведь разве это может быть темой спектакля, посвященного Октябрьской годовщине?
Ампутация
Мне захотелось снять этот спектакль с репертуара, но для проверки самого себя я позвал двух моих старших товарищей, в чуткость, честность и вкус которых я верил: Маршака и Михоэлса – поэта и актера. Они скажут правду. Я показал им спектакль и спросил: «Ну как? Снять?» Они были смущены моим вопросом. По-видимому, не хотели обидеть. А потом почти одновременно сказали: «Снять». И мы сняли наш спектакль.
А через несколько лет, собрав наш художественный совет, после долгих и ожесточенных споров сняли с нашего репертуара все противоречившие свойствам кукол спектакли. Это были «2:0 в нашу пользу», «Любит... не любит...», «Дело о разводе» и «Соломенная шляпка». Лучших кукол передали в наш музей. Декорации «списали».
Это было не так легко сделать. Ведь и к спектаклям, и к ролям, и к куклам актеры не просто привыкают, а ощущают их частью себя самих. И вдруг стоп. Завтра последний спектакль «Соломенной шляпки». Неужели мы никогда больше не увидим Фадинара в руках Сперанского? Не увидим, как едет Фадинар в
