(приведено по памяти Володей)
П. и С. Вахотиным, а также всем друзьям Обухова по Танаису
Если б великая скука не одолевала меня как раз в то время, когда в моем доме гостил странный человек Володя, — я был бы лишен счастья (?..) предложить неведомым друзьям еще одну историю из моей коллекции. Но, поскольку все сложилось не так и я такое счастье имею, ничто не мешает мне поделиться им с другими.
Правда, когда я жаловался Володе на скучность жизни, я вовсе не требовал, чтобы он развлекал меня. Да еще такими историями. Но, однако, Володя — человек добросовестный — мои сетования на скуку отнес на свой счет и принялся веселить меня, как умел. — А как это может уметь человек, изо дня в день (из ночи в ночь) видящий замысловатые кошмарные сны?..
И вот, в результате я записываю для любознательных соотечественников еще одну историю. Не знаю, насколько она придется во вкусу; ну, да это не моя история и извиняться я за нее не собираюсь. — В случае необходимости пусть устыдится Володя, а если он не совсем врет (допускаю и такую возможность) — то иные реальности или нереальности российской действительности. — И допускаю я такую возможность, исходя из личного опыта: в жизни может быть все, что угодно. За исключением только нормальных и естественных вещей. Потому что их нет и не бывает. Потому что умом Россию не понять.
Вечер проходил как всегда. Я, наконец-то найдя себе хоть какое-то спасение от скуки, сидел на кухне, у окна, и записывал некоторые Володины рассказы. Володя сидел за столом, склонившись над чашкой чая. Медленно жевал кусок пышки и сосредоточенно глядел в стол, сквозь стол или еще куда-то… — Скорее всего, — подумалось мне, — оценивал с придирчивостью знатока приснившийся ночью кошмар. А может, грядущий планировал. У меня иногда и такое подозрение возникало. — Временами, словно забывая о своих раздумьях, и заодно — о недоеденной пышке, он тихонько напевал себе под нос «В покинутом доме остыл очаг…», и тогда я останавливал перо и прислушивался к песне. Странные чувства будила она во мне. Слышались голоса не минут, а веков; древние времена становились ближе своих и, куда ни взгляни, все, что попадало под взгляд, виделось словно впервые… Ясно и четко понимал я тогда, что звезды, глядящие в раскрытое окно, глядели сюда же, — еще до окна, еще до людей, — долго… долго… А до того — бессчетные времена блуждали рассеянным взглядом по черным просторам ночи… — Что деревья, доплескивающие свою листву почта до подоконника, длинными корнями своими касаются заповедных нам глубин и пьют сказочные воды неведомого мира… — В конце концов, — мой дом, глупейшая городская пятиэтажка: кто знает, в землю каких веков впаяна пломба его фундамента?.. — Ко всем, наверное, подкрадывалось порой понимание древности мира… Древности и загадочности… — Вот такое понимание подходило ко мне, когда я слушал эту песню. Да еще и голос Володи, бормотавшего с полным ртом «Колючи воды в ночных ключах, темны дороги во мглу…», больше напоминал голос сказочного существа, поющего где-нибудь на камне над водой одно из старинных преданий своего народа, чем на человеческий… — И, если по рассеянности забыть, какой век идет, кухня могла бы оказаться чем угодно. — Пещерой, шалашом на берегу реки, сторожевой комнаткой в башне легендарного замка… Но Володя допевал и снова погружался в свои медитации, а я возвращался к листку бумаги.
Потом он поднял голову и посмотрел на меня.
— А можно узнать, что вы там пишете?..
— Я нашел себе развлечение, — серьезно ответил я. — Слушаю рассказы вроде ваших и превращаю их в фантастические истории.
— А зачем?..
— Из озорства. Надо же чем-нибудь заниматься. Да и любопытно, что получится…
— А тщеславие?..
— Что — тщеславие?..
— Участвует ли оно в ваших занятиях?..
— Какое уж тут тщеславие… Хотя, впрочем, — да. Если это можно назвать тщеславием. — Видите ли, мой друг Армен, ссылаясь на некоего Павлика, который для него авторитет, утверждает, что на российской почве ничего фантастического написать нельзя. — И вот уж который месяц я пишу сплошное опровержение. — Потому что действительность за меня…
— O!.. — промолвил Володя героическим голосом.
— Вы опровергаете его нашей кровью…
— Да. Вы против? — Но в мире так заведено и исключения редки…
— Вам надо было бы стать политиком…
— А то их без меня мало. Да и противно что-то «вершить»; лучше пусть уж меня свершают.
— Гм, — сказал мой гость с coмнением. — Меня иногда «свершали», по вашему слову, — но не могу сказать, что это было хорошо…
— Что меня в вас умиляет, дорогой друг, так это ваше умение перевести разговор из любого положения на странную историю…
— Ну, это не предмет моей гордости. Просто у меня жизнь, как вы верно сказали, «из любой темы» переходит в какое-нибудь дурацкое приключение…
— Итак?.. — спросил я, уже готовый к тому, что Володя сейчас начнет повествовать о каком-нибудь таком приключении.
— Итак, — еще бокал крови. За здоровье вашего Армена.
— Володя, вы иногда начинаете говорить выспренно, и это вам не идет.
— Почему?..
— Потому что мы живем в своем дурацком веке, а времена здоровой восторженности давно прожиты более счастливыми людьми. — Это они имели право на выспренность… — Вы же, при всем моем уважении к вам, все ж не сэр Вольдемар Безработный, а просто Володя. И потому я плохо понимаю иногда, что вы хотите сказать. Вот хотя бы сейчас. — То ли вы имеете в виду, что желали бы рассказать мне еще какую-то историю из вашего арсенала, то ли — что отыскали во мне задатки вампира…
— Ну, нет. Задатков вампира у нас никаких. Можете поверить моему опыту…
— Ради Бога, Володя!.. Уж не хотите ли вы поделиться своим опытом?
— Ну нет, — сказал Володя, и по голосу его я понял, что мы уже не дурачимся. — Я хотел рассказать вам кое-что другое.
Я хотел рассказать вам об одном из загадочнейших происшествий в моей жизни. Я называю его так не только по причине того, что на мою бедную голову обрушилось много невероятного; но и по другому
