Самолет летел из последних сил, упал, не долетев до Клушина; врезался носом глубоко в землю. Взлетело пламя. Летчика разорвало на три части; потом крестьяне подобрали его ноги в хромовых сапогах, туловище, голову, сложили в деревянный ящик, тайком похоронили.
Горящий самолет оцепили немцы. А когда они ушли, мальчишки, крадучись, уволокли парашют, разорвали его на лоскуты. Это рассказывал уже Женя Дербенков.
Немцы ворвались ранним утром. Анна Тимофеевна увидала сначала мотоциклистов, а мать Жени Дербенкова в четыре часа утра, в полутьме разглядела, что они тащат на прицепах лодки с грузом.
Ах, гагаринская изба, окна в пять стеклышек!.. Брызжет дождь в косую линейку, как в школьной тетради. Этими тетрадями, приготовленными столь заботливо к первому сентября, Юре пришлось больше любоваться, чем писать на них. Дождь... Осенний студеный дождь. В избе пахнет керосином и дымливыми немецкими папиросами. Вся семья Гагариных сбилась в кухне; был дом свой - стал чужой.
«Ночь провели на огороде, - вспоминает Валентин Алексеевич, - подстелив солому и прикрывшись дерюгами. Мать плакала, обнимая Юру и Бориску. Утром отец, угрюмый, простуженно кашляя, сказал: «Землянку рыть будем. А то подохнем...»
Эта землянка, или, как ее стали называть по-военному, блиндаж, стала приютом надолго. Отец сколотил полати; тесно, но места хватило всем, даже приютили одинокую Нюньку с ее самоваром.
За два дня до немцев из Клушина хотели угнать колхозных свиней, но стадо прошло только семь километров. «Куда вы? - остановили их в деревне Трубино. - Ведь в Гжатске уже немцы!»
Погнали обратно, раздали по колхозникам. У Гагариных свинья вскоре опоросилась, и ее долго прятали в кустарниках. Они всегда были людьми долга: не свое, казенное имущество берегли.
Первые месяцы по ночам им все казалось, что если стрельба, то подходит Красная Армия. Но противоестественная жизнь длилась и длилась. Истощились те скудные запасы, которые удалось припрятать от прожорливых постояльцев. Теперь после уроков ребята бежали в поля, собирали траву: крапиву, лебеду, клевер. Матери сушили ее, толкли, пекли жалкое подобие лепешек...
Первые месяцы после оккупации Ксения Герасимовна упорно пыталась продолжать занятия. Хотя школа чуть не каждую неделю меняла место: то располагалась в доме у церкви, потом там, где ныне медпункт, а напоследок ютилась на краю села в избушке Зубовых. Но во дворе Зубовых немцы расположили конюшню, и когда приводили лошадей, то заодно немедленно выгоняли учеников.
- Какая уж тут учеба, - сказал с сокрушением Дербенков. - Колесо!
- Ну а Юра? - спрашивала я. - Что он тогда? Как?
Синеглазый великан Зернов разводил руками в мазуте.
- Так слушай, - ревел он. - Если б было детство как сейчас, может, больше помнил бы. А то жили под страхом, в голоде. Позабыть скорее - и с концом. Юрка? Знал бы я, что он станет космонавтом! А то парень как все. Узнали про полет, сначала и не поверили. Приехал в село, пожал наскоро руки: потом, говорит, ребята, потолкуем. А в двух словах - жизнью своей доволен, достиг, мол, чего хотел.
Да, вполне возможно, что зенит своей жизни Гагарин ощутил не в минуты высшего торжества, когда его принимали президенты и короли, считая за честь пожать руку; даже, может быть, не в ликующей Москве, осыпавшей цветами автомобильный кортеж, но именно здесь, в родной деревне, где людей не так- то просто убедить и растрогать.
Достиг чего хотел... Разве не скрыто и немного печали в сбывшихся мечтах, в надеждах, которые позади?
Однако обмолвился же Юрий среди деревенских дружков, теперь уже, как и он, взрослых мужчин, может быть, за столом в квартире механика Жени Дербенкова или над котелком рыбацкой ухи, когда сказали ему, что удивил он, брат, клушан, ой, как удивил, - уронил Юрий, позабыв осторожность, что и еще раз удивит, дайте срок, ребята...
Значит, не все надежды его исполнились, и не все мечты оставил он за плечами. Но о чем мечтал Гагарин, мы попробуем поразмышлять немного позже, когда он подрастет.
Пока ему восемь лет, и он бродит с ребятишками по лесу. Они забираются в пустые блиндажи, собирают немецкие бумажные мешки. Режут их на дольки, складывают стопой и сшивают в тетради. А чернила делают из отстрелянных разноцветных ракет - синие, зеленые, красные. Упрямы эти советские мальчишки и девчонки - хотят учиться наперекор «новому порядку»!
Иногда по землянкам и избам шла облава: искали партизан.
Но не только партизанское оружие страшило оккупантов в те дни. Против «нового порядка» фашистов в любом месте, где оставался хоть один русский, как трава из перепаханной почвы, пробивался прежний советский уклад.
Две оккупационные зимы тяжело легли на семью Гагариных. Некий рыжий фельдфебель Бруно, заплечных дел мастер при немецкой комендатуре, расправлялся с провинившимися. За отказ выйти на работу был избит и Алексей Иванович. Несмотря на боль, он не раскрыл рта, чтобы не испугать Юру, который остался у крыльца комендатуры. Как-то Анна Тимофеевна вышла с косой на ржаное поле - весной его вскопали лопатами, пахать было не на чем - и хотела прогнать немецкую лошадь, которая топтала колосья. Фашистский солдат вырвал косу, полоснул лезвием по ноге, Анна Тимофеевна упала, обливаясь кровью. Юра, не помня себя, швырнул в солдата комом земли. Тот замахнулся косой и на ребенка... В другой раз механик Альберт поддел маленького Бориску за шарфик и подвесил на сук. Мать сняла его полузадохнувшегося. Однажды зимой бабушка Нюнька собралась с Юрой в одну из окрестных деревень купить муки. На обратном пути их завертела пурга; вместо дороги незаметно попали на снежную целину, выбились из сил и наверняка замерзли, если б не выручил проезжий мужичок. В этом эпизоде мне показались знаменательными слова, которые обронил старший брат: «Юра упросил Анну Григорьевну взять его с собой. Настоял на своем». Да, Юрий подошел к порогу отрочества; у него начинал формироваться характер.
Клушино долго было прифронтовой полосой; последние дни сражение шло всего в восьми километрах. Это гвардейская дивизия генерала Стученко обходным маневром рвалась на Гжатск. Грохот артиллерийской канонады, надрывный гул авиации, зарево пожаров, вспышки разрывов - вот были дни и ночи клушан!
Немцы уходили мартовским заморозком, в ночь с субботы на воскресенье, накануне того дня, когда Юрию исполнилось десять лет. Ночь выдалась ясная, месячная; хорошо было видно, как меж высоких сугробов пробиралось человек полтораста в белых маскировочных халатах, кто на лыжах, кто с санями. Видимо, это отходил ерьергард минеров. И Алексей Иванович Гагарин, и соседский парнишка видали из-за угла, как становился смертоносным снег между их домами. Но Витька Белов по малолетству разглядел только блеск металла под месячным сиянием, а Алексей Иванович примечал расположение мин. «Отец вышел навстречу нашим и показал, где фашисты заминировали дорогу», - вспоминал потом не без гордости Юрий Гагарин.
О появлении советских разведчиков рассказывают многие. Можно подумать, что те заходили в каждый дом! Но ведь это было долгожданное и выстраданное событие. Никто не хотел чувствовать себя обделенным. Так и Юра Гагарин помнит, хотя была глухая полночь, их белые полушубки, изморозь на автоматах. Как дали закурить отцу, а мать поставила перед ними чугунок картошки. Правда, утром, усомнившись, он спросил, не приснилось ли все это во сне. Алексей Иванович отозвался уклончиво: «Я сам как во сне...»
Евгений Дербенков встретил передовых на улице ранним утром, когда в Клушино от Дубков входил целый отряд. Трое в полушубках и с автоматами через плечо машут ему рукой, а он не подходит - научился бояться солдат! «Кто у тебя тут? Мамка? Веди нас к ней». Видел, как минометы приладили около ветлы и стали бить по немецким обозам.
А соседке Анне Алексеевне Беловой будто бы даже сказали: «Вы, околишные, прячьтесь в бункера, бой может случиться...».
Она азартно моргает желтыми ресницами; под ними подслеповатые глазки, которые видят плохо, а примечают все.
- Ночью окрестные села горели. Нас немцы не подожгли только потому, что хотели потиху удрать. Наши-то шли со Столбова, а немцы на Пречистое отступали. Через день, как погнали обозы, около моей избы остановилось двое саней, военврач водички зашел попить. «Как, - говорит, - мамаша, не болеете? Лекарство, может, требуется?» А я отвечаю: «Какое уж тут здоровье!»...
Анна Алексеевна сыплет словами, как пшеном из мешка, мелко и безостановочно. Будь у меня
