После этого российские флаги дети называли «бесиками». Я их не одергивала.
Воспитание патриотических чувств — хлеб Дмитрия Максимовича.
А получилось неудобно. Десять дней спустя Гена привез нас из Москвы, где мальчики два раза в неделю осваивали в бассейне стили кросс, брасс и баттерфляй. Город готовился к празднику, по обочинам дороги развешивались флаги и транспаранты с поздравлениями защитников Отечества.
Подъехав к дому, у гаража мы столкнулись с Дмитрием Максимовичем.
— Папа, папа, — едва выпрыгнув из машины, закричал Максим, — по всей дороге на столбах «бесиков» вешают!
Папа схватился за сердце и чуть не рухнул в снежную кашу. Бедный олигарх решил, что народ не дождался обещанных реформ и таки начал вешать на столбах демократов.
С трудом обретя равновесие, хозяин схватил племянника за грудки и побелевшими губами прохрипел:
— Генаша, чьих чертей вешают?!
Пока суд да дело, пока объяснили Дмитрию Максимовичу, в чем соль текста, «Генаша» чуть не помер от смеха. Глупейшая, комичная ситуация.
Но племяннику и этого показалось мало.
Он разыскал где-то герб Аракчеева с девизом «Без Лести Предан», немного его переделал и преподнес дяде под своей редакцией «БеС Лести Предан». Шутка старая, каламбур еще пушкинских времен, но Дмитрий Максимович юмора не оценил. Обиделся сердечно и игнорировал разгильдяя племянника.
Вот такие пироги получились с «бесятами». Так что исключать мелкую месть хозяина, подарившего мне «Форд», нельзя.
Выбежав из гаража, Геннадий пропал до апреля. Отнимать у женщины новую блестящую игрушку, навязываясь в шоферы, он не стал. Он уехал к матери на Кипр. Там у Бурмистровых была вилла, и Зоя Федоровна, мама Гены, жила на ней, то ли присматривая, то ли отдыхая от профилактория под руководством мадам Флоры.
Мадам Флора выразила свое отношение к «премии» весьма оригинально. На Восьмое марта она подарила мне выполненную в бронзе статуэтку Ники Самофракийской.
Глядя мне прямо в глаза, она протянула безголовую крылатую богиню победы и чеканно проговорила:
— Поздравляю, милочка. Это для вас.
Суть демарша была понятна и без выразительных взглядов. «Если вы, милочка, возомнили себя победительницей, то вы, пардон, без головы». Возможна и более угрожающая интерпретация. «Не лишитесь головы, Виктория моя».
Мадам Флора, которой больше подошло бы имя Фауна, нисколько не напоминала букет. Если только дурман пополам с чертополохом в праздничной упаковке. Флора Анатольевна относилась к зверькам семейства куньих. Блестящая шкурка, изящное тельце, невтяжные когти и ненасытность хоря. От многочисленной прислуги она требовала беспрекословного подчинения и ответов по форме «да, мадам», «нет, мадам», «слушаю вас, мадам».
Только поступив на службу, я приняла эту форму за заскок заносчивой дамочки.
Но по зрелому размышлению пришла к другому выводу. Предусмотрительная Флора Анатольевна избавила себя от фамильярного «Флора» в общении прислуги между собой или, чего хуже, — от прозвища. С ее подачи вся прислуга в приватных беседах называла ее просто «мадам». Изящный ход.
Как и сама Флора.
Первые месяцы мадам относилась ко мне ровно. Прежняя гувернантка была хороша собой и более дерзка, меня отнесли к разряду синих чулок, невыразительных мышей и скупо хвалили.
Иногда мадам «выгуливала» детей на светских раутах, где я не раз слышала: «Ах, моя беременность протекала тяжело, как болезнь». По-моему, период ремиссии несколько затянулся, и мадам использовала детей исключительно в спекулятивных целях — показать, что они есть, материнство ей не чуждо и вся она милая и семейная.
Остальная ее жизнь вращалась вокруг слова «благотворительность». Что также было спекуляцией: попить чаю с кем-то из семьи первого президента, оказать поддержку начинаниям второго и проявить себя как солнце — светить всегда, светить везде.
Дмитрий Максимович к меценатству жены относился снисходительно. Щедро раздавал на благотворительность, и долгое время оба были довольны. Пока в июне этого года мадам не устроила сцену.
В чем была ее причина, доподлинно мне не известно. Но даже моего скудного воображения хватило, чтобы понять — мадам уличила мужа в адюльтере. Она кричала на Софью, обзывала ее «софой- раскладушкой» и обещала уничтожить.
В общем, ситуация анекдотично тривиальная — муж и молоденькая бебиситтер.
Странным было другое. Дмитрий Максимович из своих романов тайны не делал.
Похлопать Софью по заду, ущипнуть там же было в порядке вещей. Господин Бурмистров относился к тем мужчинам, руки которых вечно искали теплый мягкий предмет. Мадам Флора лишь брезгливо морщилась и только. И вдруг…
В отместку мадам завела себе секретаря Феликса. Не исключено, что именно в нем и крылся секрет «сцены». Теперь брезгливо морщился муж. Но молчал и терпел.
Феликс ввинтился в огромный дом, как шуруп в трухлявый пень. Легко и без усилий. Мадам объявила, что садится за мемуары и секретарь необходим ей для работы.
А великолепный экстерьер молодого человека приятно скрасит процесс.
Худощавый брюнет с огромными зелеными глазами составлял с хозяйкой заметную пару. Словно породистого щенка на шлейке, мадам таскала Феликса за собой и демонстрировала подругам с гордостью владельца питомника левреток. Секретарь мило тявкал, подставлял брюшко для почесывания и вставал на задние лапки по щелчку пальцев.
Если бы не эти цирковые упражнения, я относилась бы к Феликсу вполне лояльно. Мадам оставила дрессуру близнецов, получив новый объект для муштры. Но мужчины, позволявшие проделывать над собой столь унизительные эксперименты, были противны мне всегда.
А Феликс скользил ласковым взглядом по дому, словно прикидывая, какой кусочек откусить. Фу!
Единственный, кто противостоял мадам, был Геннадий. Философский взгляд на вещи лишил его чувствительности к укусам, щелчкам кнута и запаху пряника. Феликса он звал "ваш Эндимион [3], тетушка" и в случае высочайшего гнева отбрехивался словами Фонвизина: «Ваше благородие завсегда без дела лаяться изволите».
Не отягощенная лишним образованием Флора Анатольевна стискивала зубы и изображала гордое презрение. Чем она могла ответить схоласту племяннику, свободно обсуждавшему релятивистскую космологию с адептами теории относительности? Такой букет был Флоре не по зубам.
— Люблю женщин умных и язвительных, — говаривал Гена, припадая к моей ручке, пока близнецы плавали или катались на пони, а мы дожидались окончания урока в микроавтобусе.
Я была начеку.
— Вас чем-то обидели красавицы?
— Что вы, Марь Пална, меня?! Скорее удивили…
— Вы, Гена, фат и неудачник.
— Скорее фаталист.
Пожалуй, мы больше дружили, чем флиртовали. Но дверь в свою комнату я запирала на ночь всегда. Обжегшись на молоке, дуешь на воду.
И говоря честно, разговоры о «женщинах умных и язвительных» постоянно напоминали мне о том, что я дурнушка. Все остальное — пустые комплименты и заполнение вакуума.
Помимо Геннадия и остальных обитателей профилактория, клан потомственных Бурмистровых представляли две дамы — родная сестра покойного Максима Филипповича Вера Филипповна Краснова и его младшая дочь Ольга Максимовна.
Вера Филипповна, колоритная особа лет пятидесяти, ударно трудилась на комсомольских стройках века лет тридцать с гаком. Своего родного брата она с полным правом называла буржуем недорезанным, акулой
