высохнут мои слезы. На небе не было ни облачка, а солнце нещадно палило. Время от времени с юга доносился порыв ветерка и теребил край моего платья. Переводчик услужливо заглядывал мне под шляпку. Он поглаживал меня по спине, убрал носовой платок и смахнул песок с моих туфель.
Пляжный мяч подкатился к нашим ногам. Какой-то мальчик с перемазанной мороженым рожицей с нескрываемым любопытством наблюдал за нами. Мимо прошла группа молодых людей в купальных костюмах, за ним тянулась мокрая дорожка. Раздался гудок парохода, покидающего пристань.
– Чего тебе теперь хочется? Я сделаю все, что тебе угодно, – сказал он.
Я издала долгий вздох, дожидаясь, пока последние слезинки скатятся с моих глаз. И откровенно ответила:
– Я проголодалась. До того, как мы зашли в ресторан, я не чувствовала голода, а теперь, когда вдруг все перевернулось, мне страшно хочется перекусить.
– Да, ты права. Сейчас уже начало второго. Давай съедим что-нибудь вкусненькое. Скажи, чего бы тебе хотелось?
– Пойдем вон туда!
Я указала на невзрачную пиццерию прямо перед нами.
– Если тебе хочется пиццу, я знаю место, где ее делают очень хорошо, и там всегда тихо. Это совсем рядом. Я тебя отведу туда.
– Нет. Пойдем вон туда! Ну, пожалуйста.
Я действительно умирала от голода, и мне было совершенно все равно, где перекусить. Лишь бы расслабиться и успокоиться.
Мы взяли пиццу и кока-колу и примостились на углу у стойки. Он осторожно, опустив голову, словно погруженный в раздумья, откусил кусочек своей пиццы. Как только его пальцы слегка пачкались, он тотчас же вытирал их бумажной салфеткой, потом скатывал ее в комок и бросал в пепельницу. Время от времени переводчик посматривал на меня, словно собираясь что-то сказать, но потом, передумав, смывал свои слова глотком кока-колы.
Я тоже молча и быстро справилась со своей порцией. Пальцы ног, стертые кожаными туфлями, ужасно болели.
Деревянная стойка здесь оказалась еще более старой, чем конторка в отеле «Ирис». Она была заляпана пятнами оливкового масла и кетчупом. Внутри царил полумрак, заполняемый дымом сигарет, а официант выглядел хмурым и насупленным. В горшочки с пряностями были вставлены крохотные листочки.
Расплавленный сыр прилипал к зубам, а рот обжигали слишком горячие шампиньоны. Помада, которую я с такой тщательностью накладывала утром, полностью стерлась. Я готова была есть сколько угодно, лишь бы заполнить бездну, в которую мы провалились, однако это вряд ли поможет.
Глава четвертая
Я не очень хорошо понимаю, можно ли считать нормальным то, что переводчик сделал с моим телом. И не знаю, как это выяснить.
Но я убеждена, что он, несомненно, сотворил что-то особенное, потому что это совершенно отличалось от всего, что могло прийти в голову мне, повзрослевшей в атмосфере приглушенных шумов, которые раздавались по ночам вблизи приемной отеля.
– Разденься, – приказал он. Раньше он не отдавал мне никаких приказов. Моя грудь задрожала при мысли, что эта грозная интонация была обращена исключительно ко мне.
Я опустила голову. Не для того, чтобы ответить отказом, нет, но мне становилось стыдно при мысли, что он заметит мою дрожь.
– Сними все, – повторил он. Нетерпение и желание сквозили в этих его хладнокровно произнесенных словах. Еще совсем недавно он был таким робким, но не успели мы прибыть на остров, как он решил овладеть мной.
– Нет…
Я прошла через комнату и попыталась открыть дверь. Чайные чашки, которые он доставал, задребезжали.
– Ты хочешь вернуться?
Я не слышала, как переводчик двигался, но он вдруг оказался перед дверью, заслоняя мне дорогу, и сжал мое запястье.
– До отплытия следующего судна еще полчаса.
Боль в моем запястье становилась все сильнее. Кончики его пальцев впивались в мою плоть. Мне показалось странным: как у тщедушного старика может быть столько силы?
Я понимала, что таким образом он хочет помешать мне уйти. И знала с самого начала, что не смогу уйти оттуда.
– Отпустите меня!
Я произносила только те слова, которые противоречили моим чувствам, потому что его приказания звучали все более решительно.
Переводчик пытался вытащить меня в центр комнаты. Он сделал это так резко, что ноги у меня подкосились и я рухнула на пол. Мельком я успела увидеть ножку дивана, летящую туфлю и кусочек моря между занавесками.
– Я научу тебя, как нужно раздеваться!
Он положил меня ничком, уткнув лицом в пол, и грубо расстегнул молнию на платье. Раздался странный звук, как если бы мою спину резали ножом. Удивленная, я инстинктивно пыталась вырваться, но он меня не отпускал. Я не знала, что меня держит: нож для бумаги или его палец.
Его гнев не ослабевал. Ему хотелось воспользоваться моим телом по своему усмотрению, чтобы отомстить одновременно и той женщине, и метрдотелю. Мои уши были вывернуты, грудь раздавлена, рот полуоткрыт, и я не могла его закрыть. Ворсинки ковра, которые кусали мне губы, обладали горьким привкусом.
Кажется, я должна была бы чувствовать боль повсюду, но я ничего подобного не ощущала. Мои нервы отчасти безнадежно атрофировались, и причиняемая мне боль вызывала сладостное томление, как только она пересекала барьер моей кожи.
Переводчик сорвал с меня платье и отбросил его. Маленькая желтая тряпка одиноко лежала в углу комнаты. В мгновение ока он удалил последнюю преграду, закрывавшую ему доступ к моему телу. Затем он снял с меня чулки, комбинацию и бюстгальтер. Он прекрасно разбирался, в которую сторону что нужно тащить и как что расстегивать. Его ноги и руки – все десять пальцев – непрерывно бродили по моему телу. Без колебаний, безошибочно.
Когда в завершение всего трусики скользнули по моим волосам, я испустила крик. Я поняла, что он раздел меня догола и теперь я представляю собой просто беспомощный кусок плоти.
Мне хотелось закричать что есть мочи, но из моего рта вырывались только стоны. Мужчина еще сильней прижал мою голову к полу. Мое обезображенное гримасой лицо отражалось в стекле книжного шкафа. За стеклом выстроились в ряд русские книги.
Я впервые в жизни увидела русские буквы. Когда переводчик впервые привел меня в эту комнату, первое, что мне бросилось в глаза, был его письменный стол: примитивный и старый. На нем в безупречном порядке были разложены пять остро заточенных карандашей, два потрепанных словаря, пресс-папье, лупа, а ниже лежали открытая книга и тетрадь.
Точно так же текст в тетради был безупречным, ровным и не отклонялся даже на миллиметр. Крохотные иероглифы были выписаны на удивление тщательно. Никаких помарок или исправлений. Все было изящным и миниатюрным.
– Это роман о Марии?
Чтобы я не коснулась книги, он удержал мою руку. Неужели потому, что не хотел, чтобы я к ней
