Несколько секунд Скэрти стоял, вертя в руках замшевую перчатку и рассматривая ее со всех сторон. Его побуждало к этому не простое любопытство; более сильное чувство отражалось на его мрачно нахмуренном и побледневшем лице.
– Меня опередили, клянусь Небом! – воскликнул он, и глаза его сверкнули отчаяньем и гневом. – Лежи здесь, – промолвил он, пряча перчатку на груди под камзолом. – Лежи здесь, страшная улика, поближе к моему сердцу, которое ты отравила горькими подозрениями! Сейчас ты никому не нужна, но... как знать!.. может, ты мне еще пригодишься.
И, охваченный мучительным чувством горечи и злобы, он с мрачной решимостью снова зашагал по комнате.
Глава 26
БУДУАР
Теплый золотистый свет осеннего солнца пробивался сквозь полураздвинутые занавески окна в доме сэра Мармадьюка Уэда.
Время было после полудня; окно, о котором шла речь, находилось в верхнем этаже и выходило на запад; из него открывался один из самых живописных видов бэлстродского парка. Солнечные лучи, проникая сквозь раздвинутые занавески, освещали прелестно убранную комнату с изящной обстановкой, по которой можно было с первого взгляда сказать, что это спальня юной леди.
Доказательство этому было налицо, так как сама юная леди стояла сейчас в оконной нише между раздвинутыми занавесями.
Солнечные лучи, сливаясь с золотом ее волос, казалось, нежились в этих золотистых косах. И солнечный свет тонул в ее голубых глазах, как в бездонном синем небосводе. На щеках ее играл нежный румянец; может быть, он был немножко бледнее обычного и напоминал собой чуть розовеющие облачка, тающие в закатном небе. Но никакое волнение не могло согнать краску с лица Марион Уэд – розы на ее щеках никогда не уступали места лилиям.
Юная леди стояла у окна и смотрела вдаль. Она обводила пытливым взглядом склоны холмов, всматривалась в густую завесу листвы ветвистых каштанов, в перелески и рощицы, где медленно бродило пестрое стадо или вдруг по зеленой опушке стремительно проносилась лань. Но ничто в этой панораме, открывавшейся перед ее взором, не вызывало у нее интереса и не привлекало ее внимания.
Чаще всего взгляд ее устремлялся к высоким воротам с серыми каменными столбами, сплошь заросшими плющом. Это был не главный въезд в парк; этими воротами пользовались лишь в редких случаях; они выходили с западной стороны ограды прямо на большую дорогу. Отсюда был кратчайший путь на Каменную Балку.
В этих заросших плющом столбах не было ничего примечательного, что могло бы так заинтересовать Марион Уэд. Не было ничего замечательного и в старых, заржавленных воротах, выкрашенных в красную краску. Она видела эти ворота не один раз в день, стоило только выглянуть из окна своей комнаты. Почему же теперь она так упорно не отрывала от них взгляда?
Чтобы узнать это, нам придется заглянуть в ее мысли.
«Он обещал приехать сегодня. Он сказал это Уолтеру, когда уезжал, после того как одержал победу над тем человеком, который так ненавидит его... и еще большую победу над той, которая его любит. Нет, эту победу он одержал уже давно! О Боже! Так, значит, это любовь! Вот почему я так стремлюсь его увидеть!»
– Ах, Марион, ты еще не одевалась к обеду? А ведь осталось всего пять минут!
Это восклицание принадлежало маленькой Лоре Лавлейс, которая только что, переодевшись к обеду, смеясь и сияя, вбежала в ее комнату.
На сердце у нее не было никакой тяжести, и ничто не омрачало ее хорошенького личика. Она провела с Уолтером все утро, и это, по-видимому, было отнюдь не огорчительно.
– Я не собираюсь переодеваться, – возразила Марион. – Я пойду обедать в том, в чем я сейчас.
– Как, Марион! А эти чужие офицеры, которые будут обедать с нами?
– Какое мне дело до чужих! Вот именно поэтому я и не хочу одеваться. И если бы отец не настаивал, я просто не вышла бы к обеду. Сказать по правде, Лора, меня даже удивляет, что ты так стараешься понравиться людям, которых нам навязали силком. Которому же из двух ты расставляешь сети, милочка? Тщеславному командиру или его дураку-помощнику?
– О! – воскликнула Лора, укоризненно надув губки. – Ты обижаешь меня, Марион. Я одевалась вовсе не для них. Ведь не одни же они будут за столом! Кроме них, будут и другие.
– А кто же? – спросила Марион.
– Ну, как... кто... – запинаясь, ответила Лора и вспыхнула. – Ну, разумеется, дядя, сэр Мармадьюк...
– И все?
– А еще... кузен Уолтер...
– Ха-ха-ха, Лора! Вот удивительно, что тебе пришло в голову так нарядиться для отца и Уолтера! Но, кажется, уже пора идти. Да я, собственно, уже готова, вот только придется пойти на уступки моде и заколоть косы. Ну, и еще вымыть руки.
– О, Марион!
– Нет-нет, никаких лент, только несколько шпилек, чтобы закрепить эту гриву! Я бы с удовольствием остригла волосы. Ой, я, кажется, готова выдрать их с досады!
– С досады? Отчего?
– Как – отчего? Да оттого, что мне противно сидеть с этими хвастунами, в особенности когда хочется быть одной!
– Но, кузина, ведь эти офицеры не виноваты, что им приходится быть здесь. Они должны подчиняться приказу короля. Они ведут себя очень вежливо. Так мне сказал Уолтер. А кроме того, дядя велел нам обращаться с ними любезно.
– Ну нет, от меня они не дождутся любезности! Я буду на все отвечать только «да» и «нет», да и то не слишком любезно, если они не заслужат этого.
– А если заслужат?
– Если заслужат...
– Уолтер говорит, что они очень извинялись и выражали сожаление...
– Сожаление? По поводу чего?
– По поводу того, что необходимость заставляет их жить у дяди в качестве непрошеных гостей.
– Не верю, не верю ничему! Вспомни, как они отвратительно вели себя вначале! Как он осмелился на глазах у всех поцеловать эту девушку – Бет Дэнси! Он получил поделом за свою наглость, этот капитан Скэрти! А теперь, видите ли, «он сожалеет»! Не верю я этому, Лора! Это лицемерный, лживый человек. Ложь и тщеславие написаны на его лице. А что касается корнета, так на его лице можно прочесть только одно – глупость!
Пока они вели разговор, Марион успела закончить свой туалет. Ей не было необходимости прихорашиваться перед зеркалом – она была одинаково прекрасна в любом платье. Природа создала ее, как некий совершенный образец, и все ухищрения искусства были бессильны изменить что-либо в этом чудесном замысле.
Приготовления Марион к обеду состояли в том, что она заменила свой утренний корсаж другим, с короткими рукавами, обнажавшими почти до плеча ее белоснежные руки. Затем она ловко скрутила в тяжелый узел свои пышные золотые волосы и заколола их на затылке двумя большими шпильками. После этого она вымыла руки в тазу, поспешно вытерла свои розовые пальчики и, бросив полотенце на стул, крикнула Лоре: «Идем!»
Они вместе сошли в столовую, где оба офицера с нетерпением дожидались их.
Принимая во внимание обстоятельства, которые заставили сэра Мармадьюка пригласить к своему столу этих посторонних людей, неудивительно, что обед протекал в натянутой обстановке.
Подчеркнутая учтивость, с которой хозяин обращался к своим незваным гостям, не помогла рассеять чувство некоторого замешательства, проявлявшегося в разных мелочах.
Капитан кирасиров прилагал все усилия разбить лед. Он неоднократно выражал свои сожаления по поводу того, что ему приходится пользоваться этим вынужденным гостеприимством; он даже осмелился
