– Если даже ваш король – тиран?
– Я солдат. Мое ли дело судить о королевской власти! Мое дело – лишь повиноваться ее приказам.
– Благородное кредо! Благородные чувства для солдата! Хотите выслушать мое кредо, сэр?
– С великим удовольствием, мисс Уэд! – ответил Скэрти, присмирев под ее презрительным взглядом.
– Если бы я была мужчиной, – сказала Марион, и глаза ее засверкали, – я скорее выбрила бы себе макушку и покрыла ее монашеским клобуком, чем владеть мечом на службе недостойного короля! О! Есть люди в нашей стране, слава которых переживет жалкую известность властителей. Когда имена тиранов будут преданы забвению, имена Вена, Пима, Кромвеля ( Кромвель Оливер (1599 – 1658) – крупнейший деятель английской буржуазной революции, руководитель индепендентов. Во время гражданской войны проявил выдающиеся способности полководца и организатора. Созданная им армия из крестьян и ремесленников разбила войска короля. Но, подавляя монархистов, Кромвель сурово расправился и с демократическими партиями левеллеров и диггеров, а затем возглавил захватническую войну против Ирландии. Последние годы жизни Кромвель, провозглашенный в 1653 году лордом-протектором, правил единолично и пользовался диктаторской властью.), Гемпдена и Голт... – она запнулась, не решаясь произнести имя того, кто был в ее глазах достойней всех, – будут помнить и чтить в каждом доме!
– Опасные речи, мисс Уэд! – возразил Скэрти, чья преданность королю и еще не остывшая злоба боролись с невольным восхищением прекрасной бунтовщицей. Боюсь, что вы бунтовщица, и будь я так верен интересам моего короля, как мне подобает быть, я должен был бы заключить вас в тюрьму! Ах! – воскликнул он и, наклонившись, промолвил с мольбой в голосе: – Сделать вас узницей, своей узницей – вот это был бы поистине сладостный долг воина, награда всей его жизни!
– Ого! – воскликнула Марион, делая вид, что не понимает этой двусмысленной фразы. – Раз уж речь зашла о том, чтобы сделать меня узницей, мне нужно скорее скрыться от вас! Спокойной ночи, сэр!
И, весело рассмеявшись, Марион бросилась бегом и, оставив позади разочарованного поклонника, легко перебежала через мостик и скоро скрылась за высокой стеной кустарника, окружающего цветник.
Глава 29
КУРЬЕР С ЭСКОРТОМ
Расставшись с Марион, Генри Голтспер должен был чувствовать себя счастливейшим из людей. Прелестнейшая женщина во всем графстве – а для него в целом свете – призналась ему в любви и поклялась в верности. Казалось бы, он мог не сомневаться в своем счастье. Но он не чувствовал себя счастливым. Наоборот, он ехал с тяжелым сердцем после свидания со своей прелестной возлюбленной. Он знал, что этого свидания не должно было быть: Марион Уэд не могла быть его возлюбленной!
Отъехав шагов на пятьдесят, он повернулся в седле в надежде увидеть ее еще раз и оторваться хоть на минуту от своих тяжелых мыслей.
Лучше бы ему не оборачиваться!
Если до сих пор у него было тяжело на душе, то теперь то, что он увидел, заставило его почувствовать себя несчастнейшим из смертных. Марион шла по тропинке и уже начала подниматься вверх по склону. Ее светлое платье отчетливо выступало во мгле сумерек. Голтспер не отрываясь следил за ее движениями, восхищаясь царственной грацией и легкой, плавной походкой.
Марион шла быстрым шагом и была уже на полпути к дому, как вдруг кто-то вышел из-за деревьев и направился вслед за ней.
Через несколько секунд незнакомец поравнялся с Марион, и они пошли рядом. Голтсперу, который наблюдал за ними издалека, казалось, что они ведут оживленную беседу.
Незнакомец был в светлой одежде, с красной перевязью через плечо и в высокой шляпе с султаном из страусовых перьев.
Это не мог быть брат Марион: Уолтер был гораздо ниже ростом. Не мог быть и ее отец: сэр Мармадьюк всегда ходил в черном.
Когда аллея, поднимавшаяся по склону холма между двумя рядами каштанов, кончилась, достигнув вершины, и Марион со своим спутником вышла на открытое место, Голтспер тотчас же узнал незнакомца.
Это был Скэрти!
Это открытие больно задело его.
– Он, по-видимому, подстерегал, когда она пройдет. Ведь не зря же он прятался за деревьями! Что мне делать? Поскакать туда? Ведь опасно оставлять ее наедине с ним. Мерзавец! – вскричал он, приподнявшись на стременах и грозя кулаком в спину капитана кирасиров. – Если только я узнаю, что ты посмел оскорбить ее словом или взглядом, я разделаюсь с тобой не так, как вчера, а много хуже! Какое ужасное зрелище! – бормотал он, глядя вслед удаляющейся паре. – Волк рядом с овечкой!.. Но что это? Он нагибается к ней, и она поворачивает к нему голову и, кажется, довольна? Боже мой! Возможно ли это?
Не помня себя, он схватился за рукоятку меча и пришпорил коня.
Умное животное повернуло обратно к усадьбе, но Голтспер остановил его на всем скаку.
– Я верно, с ума сошел, – пробормотал он, – а ты также, Хьюберт! Что она подумала бы обо мне? И что я могу сказать, когда появлюсь перед ней? Нет, это немыслимо! Но если я прав, тогда, значит, я напрасно испытывал угрызения совести, напрасно винил себя... Вот они уже подходят к мосту. Она обгоняет его, бежит от него... Вот она уже завернула к дому... Он стоит один. Он, видимо, не ожидал, что она убежит! О, Марион, если я оскорбил тебя подозрением, то лишь потому, что я обезумел от любви! Прости, прости! Я больше никогда не позволю себе следить за тобой!
С этими словами Голтспер повернул коня, и, не оборачиваясь, поскакал к воротам.
Выехав на большую дорогу, он помчался во весь опор. Доехав до места, откуда начиналась тропа на Каменную Балку, он остановил коня посреди дороги, и вместо того чтобы свернуть на нее, в нерешительности опустил поводья.
Взглянув на небо, просвечивающее сквозь зеленый свод деревьев, он увидел, что на нем все еще догорают багровые отсветы заката, а на потемневшей синеве на востоке четко выступает тонкий серп месяца.
– Не стоит, пожалуй, и ехать домой, – пробормотал он, вынимая часы и поднося их к глазам. – Как быстро пролетел этот сладостный час! Скоро все уже должны собраться. Если я поеду не спеша, я буду там как раз вовремя, и ты, Хьюберт, получишь ужин в конюшне «Головы сарацина»... Вон женская фигура в окне! Ах, это Марион!
Это восклицание вырвалось у него, когда он, повернув голову в сторону бэлстродского парка, увидел между верхушками каштанов освещенные окна усадьбы. Взгляд его был прикован к окну в верхнем этаже, где между раздвинутыми занавесями, ярко освещенная горевшей в комнате лампой, отчетливо выступала женская фигура. Она была слишком далеко, чтобы ее можно было разглядеть, но в ее величественных и строгих очертаниях Голтспер безошибочно угадал Марион Уэд.
Он долго смотрел на нее с улыбкой, потом глубоко вздохнул, тронул поводьями Хьюберта и медленно двинулся вперед.
Вскоре он подъехал к заброшенной хижине на Джеррет Хис; месяц ярко освещал полуразвалившуюся лачугу – место засады Грегори Гарта. Но теперь здесь уже не было ни его, ни его верных пособников; исчезли даже шесты, на которых они держались, и трудно было представить себе эту свирепую шайку, пугавшую путешественника, остановленного грозным окриком атамана: «Стой! Руки вверх!»
Голтспер, вспомнив свое ночное приключение, остановил коня, откинулся в седле и громко расхохотался.
Хьюберт весело заржал, словно отвечая ему. Может быть, ему тоже было смешно? Но внезапно оба смолкли...
В ответ на ржание Хьюберта послышалось громкое заливистое ржание не одной, а нескольких лошадей.
Голтспер, сразу насторожившись, придержал коня и прислушался. Ржание доносилось откуда-то со стороны Красного Холма, а за ним вскоре послышался громкий стук копыт и звон доспехов.
– Конный отряд! – прошептал Голтспер. – Должно быть, это кирасиры Скэрти возвращаются из Эксбриджа. Ну, Хьюберт, спрячемся скорей, чтобы они нас не увидели!
