От ворот до дома было шагов сто, если идти по широкой аллее, ведущей прямо к подъезду. Но были еще две боковые дорожки, которые вились между кустарниками и небольшими деревьями — лаврами, миртами и апельсинами. Того, кто шел по одной из этих дорожек, нельзя было увидеть из дома, по— ка он не подойдет вплотную к окнам. Обе дорожки, минуя главный вход, ве— ли к низкой веранде. Поднявшись на нее но нескольким ступенькам, вы мог— ли войти прямо в дом, ибо окна, как это принято у креолов, доходили до самого пола.
Войдя в ворота, я свернул на одну из этих боковых дорожек н не спеша направился к дому. Я выбрал более длинный путь и шел медленно, чтобы ус— петь справиться с волнением. Я слышал громкие удары своего сердца, и мне казалось, что, торопясь к желанной цели, они обгоняют мои шаги. Наверно, я лучше владел бы собой даже под дулом пистолета.
Долгое ожидание этой встречи, непредвиденная удача, предвкушение ве— ликого счастья — свидания наедине с той, кого я любил, — все это привело в смятение мои чувства. Неудивительно, что я немного потерял голову.
Сейчас я увижусь с Авророй наедине, и только любовь будет нашим сви— детелем. Я выскажу ей все свободно, без помех. Услышу ее голос, ее неж— ные признания… Я обниму ее и прижму к своей груди! Я буду пить слезы с ее глаз, целовать ее румяные щеки, ее коралловые губы! Я буду говорить и слушать слова любви! О, я упьюсь этими сладостными минутами!
Меня ожидало безграничное счастье. Неудивительно, что я был глубоко взволнован и тщетно пытался усмирить свои чувства.
Я подошел к дому сбоку и поднялся на веранду. Ее устилали циновки из морской травы, и я в своих легких башмаках двигался по ней почти неслыш— но. Я приближался к гостиной; ее два больших окна доходили, как я гово— рил, до самого пола.
Я поравнялся с одним из них, но тут что-то заставило меня остано— виться. В гостиной слышались голоса, и я сразу узнал голос Авроры.
«Она с кем-то разговаривает. С кем же? С маленькой Хлоей? Или с ее матерью? А может, с кем-нибудь из слуг?»
Я прислушался.
«О Боже! Это говорит мужчина!.. Но кто же? Сципион? Нет, Сципион не мог еще вернуться из конюшни. Это не он. Кто-нибудь из слуг? Жюль — дро— восек? Батист — рассыльный? Нет, говорит не негр. Это голос белого чело— века. Неужели надсмотрщик?»
Когда эта мысль мелькнула у меня в голове, я почувствовал словно укол в сердце; это была не ревность, но что-то похожее на нее. Скорее возму— щение, чем ревность. Пока я ведь еще не услышал ничего такого, что могло бы вызвать у меня ревность. То, что он подле нее и разговаривает с ней,
— еще не повод для ревности.
«Вот как, мой прыткий „погоняла“, — подумал я, — твое увлечение ма— ленькой Хлоей уже прошло! И неудивительно. Кто будет заглядываться на звезды, когда на небе светит полная луна? Хоть ты и грубый скот, однако не слепой. Я вижу, ты тоже не зеваешь и ждешь удобного случая прийти в гостиную».
Но — тсс…
Я снова прислушался. Сначала я остановился из деликатности, не желая внезапно появляться перед открытым окном, через которое было видно все, что делается в комнате. Я хотел дать знать о моем приближении каким-ни— будь шумом — покашливаньем или шарканьем ног. Но теперь мои намерения изменились. Я не мог удержаться и стал подслушивать.
Говорила Аврора.
Она, должно быть, стояла далеко от окна или говорила очень тихо, ибо я не мог разобрать ее слов. До меня доносился лишь ее серебристый голос. «Она, наверно, на другом конце комнаты», — подумал я.
Но вот она замолчала. Я ждал ответа на ее слова. Может быть, по отве— ту я пойму, о чем она говорила. Мужской голос будет, наверно, громче, и мне удастся…
Но — тсс…
Я услышал только голос, но не слова. Этот голос был мне слишком хоро— шо знаком! Узнав его, я вздрогнул, как от укуса змеи. То был голос Доми— ника Гайара!
Глава XXIV. СОПЕРНИК
Не могу вам описать, как потрясло меня это открытие. Я стоял, словно пораженный громом, не в силах двинуться и как бы потеряв сознание. Если бы даже Гайар говорил очень громко, я все равно не услышал бы его: изум— ление оглушило меня.
Негодование, которое поднялось во мне при мысли, что это говорит гру— биян Ларкин, было ничто по сравнению с тем чувством, какое охватило меня теперь. Пусть Ларкин молод и красив — правда, по описанию Сципиона этого нельзя было сказать, — но даже если это и так, я не боялся его соперни— чества. Я верил, что сердце Авроры принадлежит мне, и знал, что надс— мотрщик не имеет никакой власти над ней. Он распоряжался рабами, трудив— шимися в поле и на усадьбе, и был их полновластным хозяином. Но на Авро— ру его власть не распространялась. Не знаю почему, но с квартеронкой всегда обращались совсем иначе, чем с другими рабами на плантации. Не светлая кожа и не красота были причиной особого отношения к ней. Красо— та, правда, часто облегчает тяжелое положение невольницы, но в то же время готовит ей еще более жестокую участь. Однако доброе отношение к Авроре, насколько я мог судить, не имело с этим ничего общего. Ее забот— ливо воспитывали вместе с мадемуазель Эжени, и она получила такое же об— разование, как и ее молодая хозяйка, которая обращалась с ней скорее как с сестрой, чем как с невольницей. Никто не мог приказывать ей, кроме ее госпожи. «Погоняла» не имел с ней ничего общего, поэтому я не боялся, что он будет преследовать ее.
Но когда я услышал голос Гайара, у меня возникли самые худшие опасе— ния. В его власти была не только невольница, но даже и ее госпожа. Уха— живая за мадемуазель Эжени, как я думал до сих пор, он, конечно, не был равнодушен и к редкой красоте Авроры. Этому гнусному негодяю, вероятно, не чужды любовные увлечения. Низкое часто тянется к прекрасному. Чудови— ще может воспылать страстью к красавице.
Час, который Гайар выбрал для своего визита, тоже вызывал подозрение. Он явился как раз тогда, когда мадемуазель Эжени уехала! Быть может, он пришел еще при ней и остался в доме после ее отъезда? Едва ли. Сципион не подозревал, что он тут, иначе он сказал бы мне об этом. Негр знал, что я терпеть не могу Гайара и не хочу ветречаться с ним. Он, конечно, предупредил бы меня.
«Нет, он, несомненно, пришел сюда украдкой, — подумал я. — Он проб— рался окольным путем, через свою плантацию, и, дождавшись, когда коляска уехала, проскользнул в дом, чтобы застать квартеронку одну». Едва эти мысль промелькнула у меня в голове, как я уже не сомневался, что он был здесь не случайно, а пришел с тайной целью. Он явился сюда ради Авроры. Я был в этом уверен.
Когда я опомнился от первого потрясения, все чувства проснулись во мне с новой силой. Нервы мои были напряжены, слух обострился. Я подошел как можно ближе к открытому окну и стал слушать. Это было недостойно, я согласен, но когда имеешь дело с таким негодяем, то и сам невольно теря— ешь достоинство. Обстоятельства заставили меня совершить неблаговидный поступок, и я стал подслушивать. Но ведь это была простительная ревность влюбленного, и я прошу не судить меня слишком строго.
Я слушал. Усилием воли я сдерживал бешеные удары сердца и слушал, за— таив дыхание. Возможно, что голоса стали громче или разговаривающие по— дошли ближе к окну, но теперь я различал каждое, слово. По-видимому, они были в нескольких шагах от меня. Говорил Гайар.
— А этот молодчик не вздумал ухаживать за твоей хозяйкой?
— Откуда мне знать, мсье Доминик? Во всяком случае, я никогда этого не замечала. Мне кажется, он очень скромный джентльмен, и мадемуазель Эжени такого же мнения. Я не слышала из его уст ни слова о любви. Нет, ни единого слова!
Послышался глубокий вздох.
— Пусть он только посмеет, — воскликнул Гайар с угрозой, — пусть только посмеет намекнуть мадемуазель Эжени о своей любви или даже тебе, Аврора, — и ему не поздоровится! Он живо забудет сюда дорогу, этот жал— кий авантюрист! Можешь не сомневаться!
— Ах, мсье Гайар! Вы этим очень огорчите мою госпожу. Вспомните — ведь он спас ей жизнь! Она ему бесконечно благодарна. Она постоянно го— ворит об этом, и ее опечалит, если господин Эдвард перестанет бывать у нас. Я знаю, что это очень ее опечалит!
