окружавшей меня толпе, и я был рад этому. Я по— лагал, что меня ведут к какому-нибудь должностному лицу или мировому судье, как их здесь обычно называют. Во всяком случае, под стражей зако— на и его блюстителей я буду огражден от издевательств и оскорблений, ко— торые градом сыпались на меня со всех сторон. Единственное, чего мне не пришлось испытать, — это побоев, хотя среди моего эскорта находились и такие, которые не прочь были бы пустить в ход кулаки.
Но вот лес поредел, между стволами засинело небо. Я решил, что мы ка— ким-то ближним путем дошли до лесосеки. Но я ошибся, ибо несколько мгно— вений спустя мы выбрались на поляну. Снова эта поляна!
Здесь шествие остановилось, и в ярком сиянии солнечных лучей мне представилась возможность разглядеть моих мучителей. С первого же взгля— да я понял, что попал в руки разнузданного сброда.
Тут был Гайар собственной персоной со своим надсмотрщиком, работор— говцем и негодяем Ларкином.
С ними пришли человек пять или шесть креолов-французов из собственни— ков победнее — владельцы двух-трех ткацких станков — и мелкие плантато— ры. В остальном же здесь собрались одни отбросы общества — пьяные лодоч— ники, которых я часто видел ораторствующими у бакалейной лавочки, мест— ные буяны и отъявленные головорезы. И ни одного мало-мальски уважаемого землевладельца, ни одного уважаемого человека!
Но почему мы остановились на поляне? Я торопился поскорее попасть к судье и возмутился задержкой.
— Почему мы стали здесь? — раздраженно осведомился я.
— Потише, мистер! Больно уж ты прыток! — ответили мне из толпы. — Не торопись, скоро все узнаешь.
— Я протестую и требую, чтобы меня немедленно отвели к судье! — про— должал я возмущенно.
— Не бойся, отведут! Идти недалеко: судья-то — он здесь!
— Кто? Где? — спросил я, оглядываясь и полагая, что судья в самом де— ле находится в толпе.
Я слышал о дровосеках, исполняющих обязанности мировых судей, даже сам встречался с одним таким судьей, и теперь, обводя взглядом грубые лица, надеялся найти среди них представителя закона.
— Где же судья? — повторил я.
— Тут, тут, не беспокойся! — ответил один.
— Где судья? — гаркнул другой.
— Судья! Куда ты запропастился? Судья! — закричал третий, словно об— ращаясь к кому-то в толпе. — Валяй сюда, ваша милость! Прошу покорно, тут вас желают видеть!
Сначала я подумал, что он говорит всерьез и что в толпе действительно стоит судья.
Единственное, что меня поразило, — это слишком вольное обращение с представителем закона.
Но мое заблуждение длилось недолго, ибо в то же мгновение ко мне поч— ти вплотную подскочил перевязанный и перепачканный тиной Рафьен и, прон— зив меня взглядом своих злых, налитых кровью глаз, пригнулся к самому моему лицу и прошипел:
— Неужто, пускаясь воровать негров, мистер никогда не слыхал о судье Линче?
Кровь застыла у меня в жилах. Только теперь я понял страшную правду: меня собираются линчевать!
Глава LXXVII. ПРИГОВОР СУДЬИ ЛИНЧА
У меня и раньше мелькало подобное подозрение. Я вспомнил, как мне крикнули из лодки: «Вы ответите нам! Мы здесь закон!» Я слышал какие-то загадочные обрывки фраз, пока мы шли лесом, а когда мы выбрались на по— ляну, обратил внимание на то, что все обогнавшие нас чего-то ждали, но я не мог понять причины этой остановки.
Теперь я увидел, что мужчины отошли в сторону и стали в круг; их тор— жественный вид указывал на то, что они готовятся к какому-то важному де— лу. Возле меня остались одни только подростки да негры, ибо и негры участвовали в моей поимке. Рафьен же подошел ко мне, желая, очевидно, насладиться местью и помучить меня.
Все это пробудило во мне страшные подозрения, которые были сначала только подозрениями. Я даже намеренно гнал прочь подобные мысли; мне представлялось, что если я стану думать об этом, то непременно накликаю на себя беду. Но теперь это уже были не подозрения — это была уверен— ность. Они линчуют меня!
Многозначительный и ехидный вопрос Рафьена о судье Линче был встречен дружным взрывом смеха собравшихся возле меня подростков. И Рафьен про— должал:
— Нет, видно, ты не слышал о таком судье — ведь ты приезжий, англича— нин. А среди ваших париков такого нет. Он-то уж не станет тебя марино— вать двадцать лет под следствием. Нет, лопни мои глаза! Живо рассудит. Оглянуться не успеешь!
Не довольствуясь словами, этот мерзавец сопровождал свою речь издева— тельскими ужимками и жестами, к вящему удовольствию нетребовательной ау— дитории, которая буквально покатывалась со смеху.
Если бы меня не связали, я кинулся бы на него, но, даже связанный и даже зная, с каким грубым человеком я имею дело, я не удержался от иску— шения и крикнул ему:
— Ты не посмел бы так глумиться надо мной, негодяй, если б у меня не были скручены руки! А пока что не мне досталось, а тебе! На всю жизнь останешься калекой! Впрочем, что за беда: стрелок ты все равно неважный.
Слова мои привели Рафьена в ярость, тем более что мальчишки принялись теперь хохотать уже над ним. Было бы несправедливо назвать их всех ис— порченными вконец. В их глазах я был аболиционистом и, по их понятиям, просто воровал негров, а пример и прямое поощрение старших пробуждали в них самые темные инстинкты. Однако в основе своей это были незлые ребя— та. Простые мальчуганы, выросшие в лесной глуши, они оценили смелость моего ответа и больше уже не насмехались надо мной.
Иное дело Рафьен. Он разразился потоком ругательств и угроз и уже по— тянулся было, чтобы схватить меня здоровой рукой за горло, но тут его позвали на совет, и, помахав несколько раз кулаком перед моим носом и выругавшись на прощанье, он оставил меня в покое.
Несколько минут я провел в томительном ожидании. Я не знал ни того, что обсуждает толпа, ни того, что собираются со мной сделать, одно только было мне ясно — к судье меня не поведут. Из долетавших до меня обрывков фраз, как, например: «Выпороть его, подлеца!», «Обвалять в дег— те и перьях!», я понял, какое наказание меня ждет. Но, вслушавшись вни— мательно, я убедился, что очень многие из моих судей считают эту кару еще чересчур мягкой. Некоторые прямо утверждали, что за нарушение закона я должен поплатиться жизнью.
На эту точку зрения стало большинство, и они призвали Рафьена себе на подмогу.
Постепенно мною начал овладевать страх, вернее — ужас, который достиг предела, когда я увидел, как кольцо мужчин разомкнулось и двое из них, взяв веревку, подошли к стираксовому дереву, росшему на краю поляны, и перекинули конец через толстый сук.
Судебное разбирательство кончилось, теперь оставалось вынести приго— вор. Даже у судьи Линча была своя процедура.
Когда веревку закрепили, один из мужчин — это был работорговец — по— дошел ко мне и в подражание судье огласил обвинение и приговор.
Я нарушил закон, совершив два тягчайших преступления: украл двух ра— бов и покушался на жизнь своего ближнего. Присяжные в числе двенадцати человек, рассмотрев обвинение, признали меня виновным и приговаривают меня к смерти через повешение. Он даже в точности повторил принятую в судопроизводстве формулу: меня «повесят за шею, пока я не буду мертв — мертв!»
Вы сочтете мой рассказ преувеличенным, даже невероятным. Вы подумае— те, что я шучу. Вы не поверите, что подобное беззаконие может твориться в христианской — в цивилизованной — стране. Вы решите, что люди эти просто хотели подшутить надо мной и что у них и в мыслях не было меня вешать.
Ваше право сомневаться, но клянусь, что таково действительно было их намерение, и тогда я был так же убежден в том, что они меня повесят, как теперь убежден в том, что остался жив.
Хотите — верьте мне, хотите — нет, но не забывайте, что я был бы не первой жертвой суда Линча, и,
