были наши зрители.
Круг, по которому бежали дикие лошади, имел не больше полумили в диаметре; они, казалось, приближались к центру. Мустанги двигались не по окружности, а по спирали, которая постепенно суживалась внутрь.
Теперь мальчики могли хорошо разглядеть их. Это было красивейшее зрелище. Среди двух сотен мустангов самых разнообразных мастей вы не нашли бы и двух одинаковых. Тут были и вороные, и белые, и гнедые, и чалые. Некоторые были буланые, некоторые — рыжие, а некоторые — серые с металлическим отливом, и было много-много других, разномастных и с подпалинами, как охотничьи собаки. Пышные ниспадающие гривы и длинные хвосты развевались по ветру, и это придавало лошадям еще большую грацию. Да, это было захватывающее зрелище, и мальчики стояли затаив дыхание, наблюдая, как этот «эскадрон» носится вокруг них.
Но глаза всех троих вскоре обратились на одного — вожака. Ничего более прекрасного они никогда не видели. Базиль, который обожал красивых лошадей, был в восторге и не мог оторвать глаз от этого красавца.
И неудивительно, ибо трудно было себе представить более совершенное животное. Вожак был крупнее остальных, хотя все же меньше английской лошади. Его крепкая грудь и выпуклые глаза, стройные бока, тонкие, изящные ноги и маленькие копыта — все указывало на его происхождение: он был чистокровный арабский конь, потомок тех благородных коней, которые привезли первых завоевателей в Мексику. Его пропорции были, как сказал бы знаток, совершенны, и Базиль, который действительно являлся знатоком, подтвердил это.
Жеребец был весь белый — белый, как горный снег. Когда он скакал, его ноздри раздувались и делались красными, глаза выкатывались, грива рассыпалась по обеим сторонам шеи, от холки до загривка, и длинный хвост развевался по ветру. Свободные, грациозные движения вожака, как и движения тех, кто следовал за ним, показывали, что все они никогда не знали седла.
Глядя на это благородное животное, Базиль загорелся непреодолимым желанием обладать им. Правда, у него уже была лошадь, одна из самых замечательных, когда-либо носивших седло, но у Базиля была слабость: он жаждал иметь каждую красивую лошадь, которую видел, а этот мустанг возбуждал в нем особенное стремление сделаться его обладателем.
Через несколько секунд желание Базиля настолько возросло, что он почувствовал, что готов отдать все на свете — может быть, только за исключением Черного Ястреба, — чтобы завладеть этим конем прерий. Вы можете подумать, что при умении Базиля бросать лассо и ездить верхом он мог бы быстро удовлетворить свое желание, но это было не так просто сделать, и Базиль знал это. Он знал, что без особого труда смог бы накинуть аркан на какую-нибудь из рядовых лошадей табуна, но поймать вожака — совсем другое дело. Никому, даже индейцам, никогда еще не удавалось это сделать, и Базиль часто слышал об этом, но все-таки решил попробовать. Он очень доверял быстроте и выносливости своего Черного Ястреба.
Базиль поведал братьям о своем решении шепотом, чтобы не спугнуть мустангов, которые скакали теперь совсем близко. Люсьен пытался отговорить его, выдвигая в качестве аргумента, что это заставит их отклониться от курса и они могут потерять друг друга.
— Нет, — сказал Базиль, — поезжайте к холму — ты и Франсуа. А я приеду к вам. Может быть, я даже окажусь там раньше вас… Не возражай, брат, не надо! Я должен иметь этого коня, и я поймаю его, даже если мне придется проскакать пятьдесят миль!
Говоря это, Базиль пододвинулся ближе к левому стремени, взглянул на лассо, висящее в свёрнутом виде на седле, и стоял, готовый в любой момент вспрыгнуть на лошадь. Люсьен увидел, что бессмысленно продолжать отговаривать брата, и замолчал. Франсуа с восторгом присоединился бы к Базилю в этой погоне, но сама идея охотиться на мустанга на маленькой лошадке была абсурдом.
Мустанги всё продолжали свой бег по кругу. Иногда по сигналу вожака они останавливались и разворачивались в одну линию, как раз напротив маленькой группы наших охотников, мордами к ним. В этом положении они оставались несколько секунд, подняв вверх головы и с любопытством разглядывая странные существа, которые вторглись в их владения. Некоторые били копытами землю и храпели, будто сердились. Затем вожак издавал свое пронзительное ржание, и все мустанги опять принимались кружить.
Дикие лошади находились теперь меньше чем в двухстах ярдах от того места, где стояли охотники, но были ясно, что они не намереваются подходить ближе. Наоборот, они, казалось, собирались уходить. После каждой остановки они поворачивали головы к прерии, а затем снова принимались кружить, как будто еще не удовлетворив свое любопытство.
Во время их последней остановки, или, вернее, когда Базиль подумал, что она может быть последней, он опять предупредил братьев, чтобы те направлялись к холму, и, бесшумно поставив ногу в стремя, вскочил в седло. Его движение заставило мустангов вздрогнуть, но, прежде чем они успели повернуть, юный охотник пришпорил своего коня и сделал несколько скачков по направлению к ним. Базиль не смотрел на табун — ему было все равно, куда тот побежит, — юный охотник смотрел только на белого вожака и мчался во весь опор к нему.
Вожак на мгновение замер, будто удивившись, затем издал дикое ржание, совсем не такое, как до сих пор, повернул направо и помчался с бешеной скоростью; остальные лошади последовали за ним. Так как задние сделали поворот, Базиль находился теперь от них не дальше чем в двенадцати ярдах и в несколько скачков приблизился к ним настолько, что легко мог бы набросить лассо на любого из мустангов. Когда же они повернули, Базиль остался далеко позади, но скоро наверстал расстояние и продолжал погоню, держа направление несколько вбок. Он не хотел попасть в гущу мустангов, так как понимал, что это опасно и только задержит его. Целью Базиля было оказаться впереди табуна и как-нибудь отделить вожака от остальных. Юноша взялся за выполнение этой задачи со всей своей энергией.
Дикие кони стремглав летели вперед, за ними следовал охотник. Погоня была явно безнадежной, но мальчик умело правил своей лошадью. Лассо висело на его седле: Базиль не дотрагивался до него — время еще не пришло. Вперед и вперед летели дикие лошади. Все ближе и ближе к ним был смелый охотник, и вот уже мили отделяют его от того места, откуда он начал погоню. Через несколько минут Франсуа и Люсьен потеряли его из виду.
Но маленькие андалузские кони не могли сравниться с арабской лошадью Базиля. Табун изменил свое построение: лошади бежали уже не рядами, а длинной цепочкой, заняв каждая место соответственно своей скорости, а далеко впереди, несясь как метеор, сверкал своей снежной белизной вожак.
Последние лошади скоро остались позади. Они сворачивали в сторону, как только видели, что их обгоняет большая темная лошадь, несшая на себе какой-то странный и страшный предмет. Базиль обогнал их одну за другой, и Черный Ястреб оказался во главе всего табуна, а его седок не видел перед собой ничего, кроме белого коня, зеленой прерии и голубого неба. Если бы он оглянулся, то увидел бы, что мустанги рассыпались по прерии во всех направлениях. Но он не оглядывался. Все, что ему было нужно теперь, находилось перед ним, и он мчался все вперед и вперед, то и дело вонзая шпоры в коня.
Базилю и не нужно было пришпоривать Черного Ястреба. Конь его, казалось, считал делом чести догнать мустанга, и делал все, что в его силах. Дикий конь тоже как будто чувствовал, что его жизнь или по меньшей мере свобода зависят от этого, и тоже напрягал все силы. Оба летели как ветер — и преследователь и преследуемый. Линия их бега была прямой, как стрела. Это доказывало, что мустанг, спасаясь от врагов, обычно полагается на свои ноги.
В такой погоне, однако, преследователь имеет преимущество перед преследуемым. Последний, находясь в постоянном волнении, вынужден оглядываться назад и поэтому хуже видит почву под ногами. Оборачиваясь, он теряет правильное положение тела, и скорость его уменьшается. Кроме того, он может споткнуться.
Так произошло и с этим диким конем. Он, правда, не спотыкался — ноги хорошо держали его, но голову он время от времени поворачивал, чтобы своим черным глазом рассмотреть врага, преследовавшего его. Это, конечно, до некоторой степени задерживало мустанга. Только в такие моменты Базиль мог сократить расстояние между собою и диким конем, и тогда, чувствуя свое превосходство, он еще больше стремился поймать мустанга и завладеть им.
После долгой погони расстояние между ними было все еще не меньше двухсот шагов. Юный охотник с
