воду.
— Ого! — радостно вскричал Лантехас, быстро вскакивая на ноги. — Значит крепость уже взята?
— Вовсе нет! — возразил индеец.
— Но этот выстрел?..
— Этот выстрел означает, что тот предатель обманул генерала… Боюсь, как бы сам генерал не попал в ловушку!
Последовало еще несколько пушечных выстрелов, подтвердивших предположение индейца.
— Что же нам теперь делать? — растерянно спросил Лантехас.
— Прежде всего уйти отсюда, — ответил индеец.
Оба поспешно спустились с моста и укрылись в ущелье. Оттуда они увидели, как их солдаты в беспорядке бегут обратно в лагерь, и слышали, как Морелос, стоя с обнаженной саблей в руке посреди дороги, гремит во всю силу своего боевого голоса:
— Назад, жалкие трусы!.. Вы хотите перейти через тело вашего генерала? Так вот он! Убейте его и идите!
Испугавшись и устыдившись голоса любимого командира, часть солдат вернулась и вновь бросилась на бастионы, охранявшие крепостные ворота, но картечный огонь, встретивший их со стен, часть уложил на месте, а остальных заставил обратиться в бегство.
Окончательно убедившись, что обманут, Морелос приказал трубить отбой. Эта была первая неудача, постигшая священника-воина в его многомесячной славной боевой деятельности.
Глава XV
Было жаркое июньское утро, как раз перед началом периода дождей, когда в Южной Мексике особенно сильно печет солнце. Отвесные лучи его нагревали до степени тлеющей золы густую пыль Гуахапамской равнины, раскинувшейся в виде обширного амфитеатра среди обступающих ее гор.
В описываемое нами время эта равнина представляла безотрадную картину разрушения. Пылали дома, селения, и среди пожарища всюду лежали груды всякого имущества, наскоро вытащенного погорельцами из горевших жилищ. Там и сям валялись мертвые тела людей и лошадей, над которыми вились стаи прожорливых пернатых хищников. Из лесов выглядывали не менее жадные четвероногие, также привлекаемые надеждою на обильную добычу. Но те и другие, опасаясь близости людей, не отважились приступить к пиру.
В одной стороне равнины высоко развевался в воздухе испанский штандарт, указывая место расположения лагеря испанских войск. Далее, в том же направлении, за простым земляным валом, высились колокольни и купола нескольких церквей, испещренных пробоинами от пушечных ядер. Эти церкви находились в городе Гуапахаме, который уже четвертый месяц, с горстью защитников, стойко выдерживал осаду более многочисленного неприятеля. Осаждавших было полторы тысячи, а защитников — не более трехсот. Но эти триста воодушевлялись героическим духом полковника Валерио Трухано.
Читатель, быть может, не забыл того честного и благочестивого погонщика мулов, который оказал дону Рафаэлю помощь, вылечив его лошадь, и который, в минуты опасности, всегда громогласно обращался за помощью к Богу. Такое же благочестие он сумел внушить и защитникам города, судя по тому, что из-за земляных укреплений до испанцев часто доносилось хоровое пение псалмов и гимнов.
На городских валах стояло несколько пушек с обращенными к испанскому лагерю жерлами. Все пространство между городом и лагерем было усеяно убитыми людьми и лошадьми, тела которых не успели еще убрать.
Заглянем сначала в испанский лагерь, где главнокомандующим был оахакский губернатор Бонавиа со своими помощниками, генералами Кальделасом и Регулесом.
Рано утром описываемого дня в лагерь возвратились из разведки двое верховых драгун. Они сопровождали третьего всадника в одежде вакеро. Последний вел на поводу великолепного коня.
Вакеро просил провести его к полковнику Трэс-Вилласу, к которому имел поручение. Драгуны привели его к одному из лучших шатров. Перед этим шатром стоял грум и усердно чистил верховую лошадь.
— А как ваше имя? — спросил грум у вакеро, когда тот попросил доложить о нем полковнику.
— Хулиан, — ответил тот. — Я один из служащих в гасиенде Дель-Валле, и у меня есть важное поручение к полковнику Трэс-Вилласу.
— Хорошо. Сейчас доложу полковнику, — проговорил грум и исчез за пологом шатра.
В этот день испанское войско готовилось сделать пятнадцатый по счету приступ осажденного города, и полковник Трэс-Виллас собирался на военный совет по этому поводу. Когда грум доложил ему о прибытии посланного из гасиенды Дель-Валле, он приказал позвать его. Во все время своей разлуки с Гертрудой он питал тайную надежду на то, что девушка пришлет, наконец, ему весточку со словом любви и прощения. Поэтому прибытие человека с той стороны всегда сильно волновало его.
— В чем дело, Хулиан? — поспешно спросил он гонца. — Надеюсь, в нашей гасиенде все благополучно?
— Пока все слава Богу, сеньор, — ответил вакеро. — Только солдаты на гасиенде жалуются, что им нечего делать. Впрочем, известие, которое я привез вашей чести, быть может, даст им и дело…
— Значит, ты привез мне известие о наших врагах?
Тон глубокого разочарования, звучавший в этом вопросе, произвел впечатление даже на грубоватую душу вакеро.
— Да, есть и это, сеньор, — поспешил сказать он. — Но у меня имеется кое-что и другое. Наверное вам будет приятно узнать, что я привел с собой Ронкадора?..
— Как… Ронкадора?!
— Да, вашего любимого коня, сеньор. Вы сочли его убитым, но он оказался только раненым. Его выходили и вернули в нашу гасиенду.
— Кто же сделал это?
— Дон Мариано или, вернее, сеньорита Гертруда. Слуга дона Мариано, который привел Ронкадора, передал кстати и письмо вам…
— Письмо?! Почему же ты молчал о нем до сих пор?
— А потому, что до него дошла очередь только сейчас, — пояснил вакеро. — Вот оно, извольте получить, сеньор.
Достав из бокового кармана своей куртки небольшой пакетик, завернутый для сохранности в пальмовый лист, вакеро вручил его своему господину. Рука дона Рафаэля сильно дрожала, когда он принимал пакетик и нераспечатанным положил его на стол. Под напускным равнодушием молодой человек едва мог скрыть охватившую его радость. Сердце его замирало от блаженства. Он живо представлял себе, с каким наслаждением прочтет это дорогое письмо, когда останется один.
— А о чем ты еще хотел сообщить мне, Хулиан? — осведомился он. — Говори скорее. Мне некогда.
— Да вот насчет Аройо и Бокардо. Они со всей своей шайкой шныряют около нас, и сеньор Верегуи приказал мне передать вашей милости…
— А, так эти бандиты еще целы и снова подбираются к нам! — воскликнул дон Рафаэль. — Передай поручику Верегуи, что я на днях приеду сам, и тогда мы займемся этими разбойниками. А теперь можешь уходить. Отдохни и отправляйся в обратный путь.
Лишь только посланный скрылся за пологом, дон Рафаэль с лихорадочной поспешностью схватил со стола письмо, но некоторое время продержал его в руке, не решаясь распечатать. Сердце молодого человека то усиленно билось, то замирало. Наконец он решился вскрыть пакетик. Из него выпал небольшой листок почтовой бумаги с несколькими строками, написанными тонким женским почерком. Строки эти содержали следующее:
«Обитатели гасиенды Лас-Пальмас не забыли любезности дона Рафаэля, оказанной им в весьма критических для них обстоятельствах, и надеются, что полковник Трэс-Виллас сочтет за знак их признательности восстановление здоровья благородного коня, который был любимцем капитана Трэс- Вилласа и которого они имеют удовольствие препроводить ему».
— «Любезность!» — с горечью воскликнул молодой человек, прочитав это коротенькое послание. — Они называют это любезностью! Хороша любезность, которая основывалась на нарушении долга службы и клятвы, данной мною над оскверненным телом моего отца!.. Нет, нужно забыть этих людей! Они совершенно не понимают меня…
