время, как караван извивался под тенью деревьев, среди них слышались только веселые речи да громкий радостный смех. Они двигались вперед, не печалясь о будущем, а между тем, за скалами находились те, кто собирался омрачить их мечты. В том месте, где они находились, долина достигала нескольких миль ширины; по обеим сторонам ее тянулись темные скалы, исчезая далеко на горизонте. Слева, откуда приехали эмигранты, виднелось темное пятно. Это всадники. Их было человек двадцать, и большинство из них управляло прирученными мустангами. По своему виду они походили на индейцев. Их лица были раскрашены белой известью, черным углем и красной краской. На их плечи были накинуты синие и красные одеяла или буйволовые шкуры, панталоны, штиблеты из оленьей кожи. Головной убор их состоял из пучка стоящих торчком орлиных перьев, надетых на черные, как вороново крыло, волосы, которые длинными космами падали по плечам, грудь была украшена обильным количеством зубов пеккари и когтей серого медведя.
Их было слишком мало, чтобы они могли выехать с какими-нибудь воинственными целями, а между тем отсутствие среди них женщин служило доказательством далеко не мирных намерений. Если судить по оружию, их можно было принять скорее за охотников: у них были копья и ружья, кривые ножи и пистолеты, тогда как индейцы предпочитают стрелы. В их одежде и вооружении были и другие особенности весьма подозрительного свойства, которые заставили бы опытного жителя прерий предположить, что перед ними шайка 'пиратов прерий', представляющая самых опасных разбойников на территории Техаса.
Вели они себя странно; судя по взорам и жестам, можно было подумать, что они следят за караваном и интересуются каждым его движением, стараясь в то же время быть незамеченными. Поэтому они держались на таком расстоянии от гребня скал, чтобы ни с какого места низменности их нельзя было видеть. По мере того как караван двигался по долине, они в свою очередь двигались по плоской возвышенности, ни на одну минуту не теряя из виду белеющих фургонов. Они остановились лишь тогда, когда солнце стало близиться к горизонту, и притаились в густой кедровой чаще. Тем временем остановился и караван, прибыв, по всей вероятности, к месту своего назначения; вдали при свете вечерних сумерек виднелись уже смутные очертания громадных зданий.
Остатки старинного монастыря, служившего некогда местом жительства монахов, а теперь приобретенные миссисипским плантатором, заслуживают описания.
Главное здание возвышалось на пригорке, откуда открывался красивый вид всей окрестности.
По архитектуре здание мало отличалось от американских дач, называемых гасиендами, и представляло четырехугольник со двором - патио - посредине, вокруг которого шла галерея с выходящими на нее дверями из комнат.
На наружной стороне было несколько окон без стекол, защищенных решеткой из железных прутьев. Посредине фасада находилась двойная дверь, похожая на дверь тюрьмы, которая вела в проезд-сагуин, довольно широкий для въезда нагруженных повозок, не уступавших величиной тем громадным экипажам, которые в начале нынешнего столетия разъезжали по дорогам между европейскими городами и теперь еще встречаются в Мексике, как остатки великолепия минувших дней.
Патио вымощен каменными плитами, и где есть вода близко, там посредине бьет фонтан, окруженный померанцевыми или другими вечнозелеными деревьями и цветущими растениями. С первого двора ворота ведут на второй двор, не такой роскошный, где помещаются хлева, амбары и прочие службы. Еще дальше идет сад.
Сад старинного монастыря представлял собой огороженное пространство в несколько акров, окруженное высокой стеной, обсаженной кактусами, все заросшее фруктовыми деревьями и цветами, теперь одичавшими и покрывающими роскошным ковром все дорожки. Здесь братья-миссионеры проводили часы досуга, отдыхая в тени апельсиновых деревьев, попивая лучший херес и перекидываясь веселыми шутками вдали от новообращенных, живших в особых, грубо сколоченных домах-ранчериях. Вообще миссионеры держались вдали от полуголых дикарей, на которых смотрели как на рабов.
Некоторые из домов еще сохранились в достаточно хорошем состоянии, чтобы служить убежищем новым поселенцам, пока те не выстроят себе постоянных жилищ. Но строительством можно заняться только после посева хлопка.
XXIII
Вновь прибывшие разместились в уцелевших хижинах деревни, где жили когда-то неофиты миссионеров. Полковник Армстронг с дочерьми и слугами занял самое большое здание миссии, там же поселился и Дюпре со своими слугами. Молодой креол считался теперь членом семейства Армстронга, и все беспрекословно повиновались его приказаниям, но свадьба отложена была до окончания посева хлопка, так как в данный момент девизом всей колонии было: 'дело прежде удовольствия'. Отдохнув дня два и сделав необходимые распоряжения по устройству в доме, все принялись за работу. Вытащили плуги, привезенные из штатов, вспахали ими плодородную почву долины Сан-Саба и разбросали вдоль и вширь семена хлопка. Вокруг заброшенной миссии закипела новая жизнь. Что сулила она переселенцам в будущем? Благоденствие и успех? Можно было бы дать утвердительный ответ при виде царившей здесь деятельности и оживления. Но все же трудно что-то предсказать...
Индейцы удалились немедленно после того, как караван остановился у места своего назначения, но удалились они недалеко, всего на пять миль, и расположились лагерем в лесу, находившемся на окраине равнины. На скале осталось только двое часовых, которые постоянно менялись - пока один спал, другой бодрствовал. Ночью они не спускали глаз с освещенных окон миссионерских зданий и что-то высматривали там. Но чего собственно хотели эти дикари? Напасть на новую колонию, ограбить ее, разорить? Но их было всего двадцать человек, а колонисты могли выставить пятьдесят человек, привыкших обращаться со всяким оружием. Где же было двадцати индейцам вступать с ними в открытый бой! Быть может, единственным намерением их было воровство? Не был ли это авангард больших сил? Как бы там ни было, но их поведение казалось крайне подозрительным и не предвещавшим ничего хорошего полковнику и колонистам.
Несколько дней подряд продолжалось наблюдение, но затем в одну прекрасную ночь оба часовых исчезли и не показывались больше. В ту же самую ночь, в то время, когда все колонисты отправились на покой, из задних ворот здания миссии вышел какой-то человек. Он прошел второй двор и через узкий проход вышел в сад, из которого, спустившись по центральной аллее, вылез наружу через брешь, проломанную в стене. Эта таинственная ночная 'прогулка' настораживала. Лицо этого человека выражало хитрость и лукавство. При свете луны его можно было бы принять за мулата, а между тем он больше напоминал индейца, чем африканца. Это был метис. Волосы у него были черные, вьющиеся, овальное лицо с правильными чертами, резко очерченные нос и подбородок, черные глаза. У него были поразительно белые зубы, резко контрастирующие с черными, как смоль, усами. Несмотря на внешнюю красоту, в лице этого человека было что-то отталкивающее, и главным образом в его глазах, блеск которых внушал такой же страх, какой внушает блеск глаз ядовитой змеи. Глядя в эти глаза, всем невольно казалось, что этот человек или совершил преступление, или собирается совершить его. А между тем, молодой плантатор Дюпре во всем доверял ему и даже сделал его своим доверенным слугой. Никто не мог понять, почему креол так верил Фернанду, как звали метиса, которого он в первый раз увидел перед своим отъездом из Нечиточеса.
Если бы кто-нибудь видел метиса в этот полночный час, когда он, крадучись, выходил из дому, и проследил за всеми его движениями, он не только заподозрил бы его в неверности, а назвал бы его изменником. Пройдя расстояние в полмили, он остановился на опушке леса, ясно видимой с берега реки и со скал, которые находились за ними. Здесь он присел на корточки позади плоского камня и насыпал на него немного пороху из рога, который достал из своего кармана; затем он взял спичку и зажег порох, тотчас же вспыхнувший ярким пламенем, особенно ярким среди ночной тьмы. Тот же маневр он повторил второй раз, затем третий, четвертый и так до десяти раз. После этого он встал и направился обратно к зданию миссии, куда вошел так же незаметно, как вышел.
Накануне вечером полковник Армстронг сидел у себя в столовой вместе с несколькими колонистами, которых он пригласил на обед. Было десять часов, обед был окончен и дамы удалились из-за стола; оставались одни джентльмены, распивавшие отборное красное вино, которое Дюпре привез с собою из своих винных погребов. Сам Армстронг, шотландец по происхождению, предпочитал свой национальный напиток, виски-пунш: три раза уже наполнялся его стакан и теперь снова стоял пустой перед ним. Сегодня полковник, сидя во главе стола, весело разговаривал со своими гостями, чего давно уже с ним не бывало. Разговор, долго вертевшийся вокруг общих тем, наконец перешел на частности. Кто-то обратил внимание
