спину, я решил, что солдат, ехавший передо мной, не кто иной, как Иоганн Лаундрих.
- Что вы нашли в нем? - спросил я шепотом.
- А разве у вас нет своих глаз, капитан? Взгляните-ка на эти сапоги. Говорят, прошлой ночью вы помешали ему стащить их с какого-то покойника. Но он все-таки завладел ими. Что вы на это скажете?
Рэб снова сделал легкое движение рукой, указывая мне на скатанную и прикрепленную к седлу шинель кавалериста.
Между полями этой небрежно скатанной шинели торчали два желтых сапога, вряд ли составлявшие часть амуниции Иоганна Лаундриха.
С первого же взгляда я убедился в том, что это те самые сапоги, которые Лаундрих пытался снять с мертвого мексиканского генерала.
Мое вмешательство не достигло цели. Дождавшись моего ухода, негодяй вернулся в палатку Васкеца и докончил свое гнусное дело.
Мое громкое и гневное 'стой' сразу остановило маленький отряд.
Я приказал Лаундриху выехать из рядов, отвязать от седла шинель и встряхнуть ее. Он повиновался. Пара светло-желтых сапог тотчас же упала на землю.
Двукратное нарушение дисциплины так возмутило меня, что я не совладал с собою и, подъехав к негодяю, ударил его саблей плашмя по голове.
Он не сделал ни малейшей попытки избежать удара, а получив его, не тронулся с места. Только белые зубы его оскалились, как у наказанного пса.
Когда Лаундрих снова уселся на лошадь, мы собрались двинуться в дальнейший путь. Вдруг ко мне подъехал капрал.
- Простите, капитан, - сказал он, прикладывая руку к козырьку. - Среди наших солдат есть негодяй почище этого. Он позорит весь наш отряд. В его ранце спрятана вещица поинтереснее сапог.
- Как зовут этого солдата?
- Булли.
- Прикажите Булли подъехать ко мне.
Получив от капрала соответствующее приказание, Булли крайне неохотно покинул свое место в ряду других кавалеристов.
Наружность его показалась мне почти такой же неприятной, как и наружность Иоганна Лаундриха. Но они принадлежали к двум совершенно различным типам людей. Англичанин Булли обращал на себя внимание круглой, как шар, головой, бычьим лицом и полным отсутствием растительности на щеках и подбородке. Кожа его, менее смуглая, чем у Лаундриха, лоснилась и производила впечатление грязной, копна соломенно-желтых волос почти совсем закрывала низкий четырехугольный лоб. Вздернутый нос с широко раздувающимися ноздрями придавал Булли сходство с чистокровным бульдогом, а глаза напоминали злую молосскую собаку.
Этого человека никто не называл иначе, как Булли3. Было ли это его настоящее имя, на которое он отзывался на перекличках, или только прозвище, данное ему товарищами, я теперь не помню.
В его облике было что-то тупое и грубое, в то время как наружность Лаундриха дышала хитростью и злобой.
Это были худшие солдаты моего отряда. Я имел основания думать, что они бежали в Америку, спасаясь от каторги. На прошлое людей, добровольно вступавших в действующую армию, у нас в те дни смотрели сквозь пальцы.
- Булли, - сказал я, когда он подъехал ко мне, - покажи-ка, что у тебя в ранце?
Циничная усмешка появилась у него на губах.
- Что у него там? - спросил я капрала, горя нетерпением узнать, какой предмет, помещающийся в обыкновенном солдатском ранце, может покрыть позором целый отряд.
- Кусок человеческого мяса, - ответил капрал.
В этот момент Булли уже вытащил из ранца свое сокровище. Зная, что некоторые товарищи проникли в его тайну, он решил, что обмануть начальство не удастся и, не тратя времени на проволочки, сразу показал интересовавший меня предмет.
Это был человеческий палец с массивным золотым кольцом, глубоко врезавшимся в раздувшееся тело. Благодаря тому, что его обрубили очень неискусные руки, на нем осталась часть двух соседних пальцев. Сделано же все это было исключительно потому, что снять кольцо оказалось невозможным.
Вид отрубленного пальца был поистине ужасен. Я приказал всыпать негодяю изрядное количество ударов плетью. Кто-то сообщил мне, что кольцо принадлежало тому же генералу, с которого Лаундрих стащил сапоги.
Распорядившись выбросить жалкий кусок гниющего человеческого мяса, я спрятал кольцо с намерением вернуть его при случае родственникам покойного и двинулся в дальнейший путь. Оба происшествия, имевшие место в моем отряде, произвели на меня удручающее впечатление.
Глава XVI
ЛОШАДЬ БЕЗ СЕДОКА
Приблизительно на половине дороги в Халапу мы сделали привал в местечке Корраль-Фалсо, что в переводе с испанского значит 'ложная ограда'.
Происхождение этого названия мне неизвестно. Во всяком случае, большая каменная, постепенно разрушающаяся ограда и до сих пор стоит на вершине незначительной возвышенности, на которой расположена деревня.
В былые дни ограда эта служила, должно быть, загоном для скота или местом нагрузки для вьючных мулов, но в описываемое мною время ею больше не пользовались. Густо поросшая кустами и травами, она производила впечатление развалин.
Сама деревня тоже, по всей вероятности, знавала более счастливые времена. Но в тот жаркий летний день, когда мы сделали в ней привал, она представляла собой крохотную ранчеро, то есть совокупность нескольких хижин, носящих в Мексике название ранчо.
Отступающая мексиканская армия и преследующие ее американские войска спугнули немногочисленных обитателей Корраль-Фалсо. Крестьяне спрятались в густом чапаррале, окружавшем ранчерию.
Однако пробыв там сутки, они так проголодались, что вынуждены были вернуться в свои разоренные хижины. Голод придал им мужества.
Итак, мы застали население Корраль-Фалсо на местах. Представители обоих полов, молодые и старые, одинаково трепетали при нашем приближении и, видимо, бесконечно обрадовались уже тому, что мы не обнаруживали желания их съесть.
Я так подробно останавливаюсь на описании Корраль-Фалсо не потому, что она заслуживает внимания читателя, а потому, что именно в этом месте произошел инцидент, благодаря которому я потерял двух солдат и чуть не погиб сам.
Сделали мы привал для того, чтобы покормить наших лошадей. Нам пришлось прибегнуть к собственным запасам, так как овсом, оставшимся в ранчерии, вряд ли удалось бы насытить даже цыпленка.
Вскоре после нашего приезда в Корраль-Фалсо мне доложили, что одна из лошадей отказывается от пищи и, по-видимому, находится при последнем издыхании.
От солнечного удара или от какой-то другой неизвестной причины у нее начались судороги. В конце концов она упала на дорогу и забилась в предсмертной агонии.
Эта лошадь принадлежала лейтенанту моего отряда.
В обычное время гибель бедного животного прошла бы почти незамеченной. Но при данных условиях это заурядное, казалось бы, событие поставило передо мной довольно трудную дилемму. Я решил дать лейтенанту лошадь одного из солдат. Но как быть с этим солдатом? В полученном мною приказе говорилось, что мы должны прибыть в Халапу не позже вечера. Не могло быть и речи о том, чтобы какой-нибудь из моих стрелков оказался в состоянии угнаться за нами пешком.
Конечно, проще всего было бы посадить этого солдата на круп лошади одного из его товарищей. Но все наши лошади были так измучены долгим походом, что среди них вряд ли нашлась хотя бы одна, способная выдержать двойную ношу.
