В конце концов он очутился возле небольшого отеля. Ему показалось невозможным проделать весь путь обратно и вернуться домой, он больше ни о чем не думал, взял комнату и почти мгновенно погрузился в сон.
Один раз он проснулся, зажег свет и попытался сосредоточиться. Вспомнил, что должен известить своих секундантов, и решил, что непременно за ними заедет. Его судьба казалась ему теперь другой, чем накануне, та успела куда-то отодвинуться, но пока еще недалеко.
Он понял, что сам во всем виноват, и ему показалось, что за последние несколько часов он стал намного старше. В своем доселе беззаботном существовании он углядел новые цели и в эту ночь принял важные решения.
Он надеялся, что уже переборол себя, и не понимал, что кризис только усугубился, ибо за всеми его планами стояло желание отвоевать с их помощью Лилиан Дюнкерк.
Потом он снова заснул и в крайнем изнеможении не услышал звонка будильника. Своих, секундантов он на месте уже не застал, так как опоздал на полчаса, и теперь погнал машину вверх, на плато, к площадкам для гольфа, с еще неясным, внезапно пробудившимся намерением проявить себя наилучшим образом и сделать что-нибудь значительное и верное.
До сих пор он без раздумий принимал расположение, каким дарила его Лилиан Дюнкерк; теперь он понял всю ценность и незаслуженность этого подарка и хотел задним числом показать, что он его достоин.
Он не чувствовал, насколько трогательно это его желание — запоздалый порыв к чему-то, что уже потеряно.
В полной сумятице чувств прибыл он на место и торопливо сообщил О'Доннелу и Шаттенжюсу, что повод для дуэли утратил свое значение.
О'Доннел вздохнул с облегчением. Шаттенжюс, надувшись от важности, спросил:
— Стало быть, следует объявить, что вы отказываетесь от разрешения конфликта…
— Да…
Курбиссон остановил Шаттенжюса и, с трудом овладев собой, проговорил так громко, что его мог слышать и Кай:
— Я хотел бы заявить, что получил некоторые сообщения, делающие причину моего вызова несостоятельной.
Фиола бросился к нему и поздравил с благоразумным решением.
Курбиссон покачал головой; вместе с Фиолой он подошел к Каю и посмотрел на него, — он молчал и мучился в поисках слова.
Кай видел, как страдал молодой человек от своей потери, слишком гордый для того, чтобы об этом сказать и соответственно действовать; как он, в силу своего воспитания и своей порядочности, с тяжелым сердцем пытался подавить в себе зависть к победившему сопернику.
Кай поспешил пожать руку Курбиссону и сказал, прежде чем тот заговорил:
— Мы оба переоцениваем ситуацию, вы с одной, я с другой стороны. Ваше решение и то, каким образом вы его нашли, показывает, что вам известна двойственность подобных вещей. Но тогда вы знаете и другое, — он понизил голос, — что разрыв не всегда означает конец, а часто бывает ступенькой для восхождения…
Курбиссон покраснел.
У него за спиной Фиола улыбнулся Каю, и тот закончил:
— Я хотел бы еще раз с вами поговорить. Через несколько недель у меня начинаются тренировки перед гонками на приз Европы, думаю, что тогда разговор между нами еще многое прояснит…
С Курбиссоном внезапно произошла перемена. Он почувствовал, как с него свалилась неимоверная тяжесть, на душе снова стало светло, он горячо жал руки Каю с нежданно вспыхнувшей в глазах надеждой.
— Я приеду… — И он ушел вместе с Фиолой и своими друзьями.
Кай с Льевеном остались на площадке для гольфа. Трава блестела на солнце. Коричневыми, с множеством оттенков, выступали скалы на фоне неба. На них горбатился лес, блаженно подставляя зеленую спину потокам света. Внизу, дерзко, как пестрые заплаты, среди серебристо-серых олив расстилались цветочные поляны.
Бухта возле Вентимильи красновато мерцала в легкой дымке, но ближе к Ницце был отчетливо виден каждый дом. В замке Монако окна пылали огнем. Дома наверху, на скале, сияли отблесками солнца. На дорогах поблескивали автомобили.
Льевен взял клюшку для гольфа и, размахнувшись, со свистом разрезал ею воздух.
— Гольф — игра несомненно интересная, но автомобили мне нравятся больше. Давайте постараемся выиграть приз Европы, Кай!
— Это будет захватывающая охота!
— Что вы думаете о Мэрфи?
— Всякое…
У Льевена вертелся на языке еще один вопрос. Но он предпочел промолчать. Стратегией обходных маневров была осторожность. Лучше было не спрашивать Кая про Мод Филби.
XI
Фруте слушала Кая с терпеливым превосходством бессловесной твари. Сейчас она его еще не понимала, но пыталась до поры до времени успокаивать хитрой миной, пока не удастся раскусить.
Кай долго ей что-то втолковывал. Но в конце концов прервал свою речь, похлопал собаку по спине и сказал:
— Ты права, Фруте, я говорю как адвокат, имея в виду нечто совсем другое. Тем не менее пусть так и будет: мы поедем в Санкт-Мориц, но прихватим с собой Хольштейна.
Им понадобилось всего полчаса, чтобы собрать в дорогу ничего не подозревавшего Хольштейна. Они с Каем очень сдружились и в веселом настроении отправились в путь, чтобы самоуправно сдвинуть времена года и вставить в весну несколько дней ядреной зимы. Перед ними простирались красивые — протяженные и светлые — проселочные дороги, которым мотор придавал новый оттенок романтики.
Глубокая долина осталась позади, и начали расти горы. Путники описывали кривые и брали крутые повороты. Внезапно на них обрушился ливень такой силы, что машина отфыркивалась и брызгала, как фонтан. Воздух стал непрозрачным из-за стоявшего стеной дождя, видимость не превышала нескольких метров, и Кай остановился на краю расплывающейся дороги. С обеих сторон поднятого верха изливались на землю широкие потоки. Голубой сигаретный дым был заперт в машине, — он не мог проложить себе путь в этом потопе. Поднятый верх создавал островок защищенности.
Наконец шум дождя перешел в насмешливо-нежную музыку — тихое бульканье стекающей по канавам воды; влажный туман понемногу уползал в расселины, небо становилось все более ясным, пока вершины гор не залил почти слепящий свет и покрышки машины не принялись с рабской покорностью опять печатать на полотне дороги двумя параллельными лентами свой характерный узор.
Потом показались холодные, суровые гребни скал и снег. Сначала они увидели его на склоне: он расстилался волнами, особенно дерзко свесив вниз один лоскут, а дальше, уже немножко растрепанный и подтаявший, обрамлял теплые коричневые проталины с оливково-зелеными вкрапленниками прошлогодней травы. Между ними повсюду тянулись к солнцу крокусы всевозможных цветов: юг и север — соседи, смело шагнувшие друг к другу.
Машина невозмутимо катила сквозь этот символический ландшафт, взбираясь все выше.
Приземистые хижины, вид на широкую сияющую долину, за нею — серебряные вершины, склон, плато, темные, коричневые дома, деревня, каменные коробки отелей: Санкт-Мориц.
Фруте так стремительно выскочила из машины, что перекувырнулась в снегу. Вторым прыжком она чуть не сбила с ног юную Барбару и начала одолевать ее такой бурной нежностью, что девушка не могла и шагу ступить и лишь издали, смеясь, приветствовала Кая, пока собака, немного успокоившись, не
