знаете, что без документов мы нигде не имеем права жить, а большинство из нас пока еще не в силах решиться на самоубийство. Отсюда и все хлопоты, которые мы вам доставляем.
— Ну и оставались бы у себя в Германии, — буркнул Леваль. — Не так уж там страшно. Многое преувеличивают…
Сделай я разрез чуть-чуть иначе, и мне не пришлось бы выслушивать твою дурацкую болтовню. Черви и без документов перешли бы твои границы… Или ты стал бы горсткой пепла в аляповатой урне.
— Где вы тут жили? — спросил Леваль.
Ишь чего захотел, подумал Равик. Тебе бы и остальных выловить.
— В дорогих отелях, — ответил он. — Под раз личными фамилиями. По нескольку дней.
— Это неправда.
— Зачем же спрашивать, если вы знаете все лучше меня? — возразил Равик. Разговор начал ему надоедать.
Леваль со злостью хлопнул ладонью по столу.
— Вы забываете, где находитесь! — И тут же внимательно осмотрел ладонь.
— Вы угодили прямо по ножницам, — заметил Равик.
Леваль спрятал руку в карман.
— Вам не кажется, что вы держите себя довольно нагло? — вдруг спросил он спокойным тоном человека, которому совсем не трудно владеть собой, поскольку его собеседник находится всецело в его власти.
— Нагло? — Равик изумленно взглянул на него. — Вы называете это наглостью? Но мы же с вами не в начальной школе и не в приюте для раскаявшихся преступников! Я вынужден защищаться, а вы хотите, чтобы я чувствовал себя жуликом, вымаливающим приговор помягче. И все только потому, что я не нацист и не имею документов. Но нет, мы не считаем себя преступниками, хотя нас уже сажали в тюрьмы, таскали по полицейским участкам и всячески унижали; мы хотим выжить — вот что дает нам силы бороться. Неужели вы этого не понимаете? Бог мой, при чем же тут наглость?
Леваль оставил его слова без ответа.
— Вы занимались врачебной практикой? — спросил он.
— Нет…
Рубец, наверно, стал теперь почти незаметен, подумал Равик. Я хорошо зашил шов. С меня семь потов сошло, пока я вырезал тебе весь жир. Но после ты так много жрал, что снова отрастил себе брюхо. Жрал и пил.
— В этом кроется величайшая опасность для Франции, — заявил Леваль. — Без ведома властей, совершенно бесконтрольно вы обделываете свои грязные делишки. И кто знает, с каких уже пор! Не воображайте, будто я поверил вам насчет этих трех недель. Одному Богу известно, куда только вы не совали свои руки, в каких только махинациях не замешаны.
Я совал свои руки в твое брюхо с заплывшей жиром печенью и застоявшейся желчью, думал Равик. Если бы не я, твой друг Дюран убил бы тебя самым гуманным и идиотским образом, благодаря чему сделался бы еще более знаменитым хирургом и брал бы за операции вдвое дороже.
— Да, да, величайшая опасность, — повторил Леваль. — Вам запрещено практиковать, и вы хватаетесь за все, что подвернется под руку, это совершенно ясно. Я консультировался с одним из наших крупнейших авторитетов, он полностью согласен со мной. Если вы имеете хоть малейшее отношение к медицине, его имя должно быть вам известно…
Нет, подумал Равик. Это невозможно. Он не назовет имя Дюрана. Жизнь не сыграет со мной такой шутки.
— Это профессор Дюран, — с достоинством произнес Леваль. — Он открыл мне всю подноготную. Санитары, студенты-недоучки, массажисты, ассистенты выдают себя здесь за крупных немецких врачей. Разве за ними уследишь? Недозволенное хирургическое вмешательство, тайные аборты, темные сделки с акушерками, шарлатанство… На что они только не пускаются! И как бы строги мы ни были — все будет мало.
Дюран, думал Равик. Мстит за две тысячи франков. Кто же теперь оперирует за него? Скорее всего, Бино. Вероятно, помирились…
Он поймал себя на том, что совсем не слушает Леваля, и, лишь когда тот назвал Вебера, снова насторожился.
— Некий доктор Вебер ходатайствует за вас. Вы знакомы с ним?
— Весьма поверхностно.
— Он заходил ко мне.
Неожиданно Леваль замер, бессмысленным взглядом уставившись в пространство. Затем громко чихнул, достал платок, обстоятельно высморкался, осмотрел платок и, сложив, снова спрятал в карман.
— Ничем не могу вам помочь. Мы вынуждены быть строгими. Вас вышлют.
— Догадываюсь.
— Вы были уже во Франции?
— Нет.
— Если вернетесь — получите шесть месяцев тюрьмы. Известно вам это?
— Мне это известно.
— Я позабочусь о том, чтобы вас выслали возможно скорее. Вот все, что я могу для вас сделать. Деньги у вас есть?
— Есть.
— Ну вот и отлично. Тогда вы сами оплатите свой проезд до границы, а заодно и проезд конвоира. — Он кивнул. — Можете идти.
— Мы должны вернуться к определенному часу? — спросил Равик сопровождавшего его полицейского.
— Нет. Все зависит от обстоятельств. А что?
— Неплохо бы выпить рюмку аперитива.
Полицейский подозрительно покосился на него.
— Я не убегу, — сказал Равик, достал кредитку в двадцать франков и помахал ею.
— Понимаю. Задержимся на несколько минут.
Они доехали до ближайшего бистро. На тротуаре стояли столики. Было прохладно, хотя светило солнце.
— Что вы будете пить? — спросил Равик.
— «Амер Пикон». В это время дня ничего другого не пью.
— А я возьму большую рюмку коньяку. Без воды. Равик сидел за столиком, дыша полной грудью. Он был спокоен. Дышать свежим воздухом, как это много! На ветвях деревьев набухли коричневые блестящие почки. Пахло свежим хлебом и молодым вином. Кельнер принес рюмки.
— Где тут у вас телефон? — спросил Равик.
— Внутри, справа возле туалета.
— Но позвольте… — произнес полицейский.
Равик сунул ему в руку кредитку в двадцать франков.
— Я должен позвонить одной даме, неужели вы не понимаете? Никуда я не денусь. Хотите, пойдем вместе. Идемте.
Полицейский недолго колебался.
— Ладно, — сказал он и встал. — В конце концов человек есть человек.
— Жоан…
— Равик!.. Боже мой! Где ты?.. Тебя выпустили? Скажи, где ты находишься?..
— Я в бистро…
— Оставь свои шутки. Скажи правду, где ты.
— Я нахожусь в бистро.
— Но где, где? Значит, ты не в тюрьме? Где ты пропадал? Твой Морозов…
