Я сунул ему медаль:
– На, возьми свой собачий жетончик. Совсем забыл о нем.
– Робби, ты продал машину безупречно, – сказал Кестер. – Слава богу, что мы избавились от этой колымаги. Выручка нам очень пригодится.
– Дашь мне пятьдесят марок авансом? – спросил я.
– Сто! Заслужил!
– Может быть, заодно ты возьмешь в счет аванса и мое серое пальто? – спросил Готтфрид, прищурив глаза.
– Может быть, ты хочешь угодить в больницу, жалкий бестактный ублюдок? – спросил я его в свою очередь.
– Ребята, шабаш! На сегодня хватит! – предложил Кестер. – Достаточно заработали за один день! Нельзя испытывать бога. Возьмем «Карла» и поедем тренироваться. Гонки на носу.
Юпп давно позабыл о своей бензопомпе. Он был взволнован и потирал руки:
– Господин Кестер, значит, пока я тут остаюсь за хозяина? – Нет, Юпп, – сказал Отто, смеясь, – поедешь с нами!
Сперва мы поехали в банк и сдали чек. Ленц не мог успокоиться, пока не убедился, что чек настоящий. А потом мы понеслись, да так, что из выхлопа посыпались искры.
VIII
Я стоял перед своей хозяйкой.
– Пожар, что ли, случился? – спросила фрау Залевски.
– Никакого пожара, – ответил я. – Просто хочу уплатить за квартиру.
До срока оставалось еще три дня, и фрау Залевски чуть не упала от удивления.
– Здесь что-то не так, – заметила она подозрительно.
– Все абсолютно так, – сказал я. – Можно мне сегодня вечером взять оба парчовых кресла из вашей гостиной?
Готовая к бою, она уперла руки в толстые бедра:
– Вот так раз! Вам больше не нравится ваша комната?
– Нравится. Но ваши парчовые кресла еще больше. Я сообщил ей, что меня, возможно, навестит кузина и что поэтому мне хотелось бы обставить свою комнату поуютнее. Она так расхохоталась, что грудь ее заходила ходуном.
– Кузина, – повторила она презрительно. – И когда придет эта кузина?
– Еще неизвестно, придет ли она, – сказал я, – но если она придет, то, разумеется, рано… Рано вечером, к ужину. Между прочим, фрау Залевски, почему, собственно не должно быть на свете кузин?
– Бывают, конечно, – ответила она, – но для них не одалживают кресла.
– А я вот одалживаю, – сказал я твердо, – во мне очень развиты родственные чувства.
– Как бы не так! Все вы ветрогоны. Все как один, Можете взять парчовые кресла. В гостиную поставите пока красные плюшевые.
– Благодарю. Завтра принесу все обратно. И ковер тоже. – Ковер? – Она повернулась. – Кто здесь сказал хоть слово о ковре?
– Я. И вы тоже. Вот только сейчас.
Она возмущенно смотрела на меня.
– Без него нельзя, – сказал я. – Ведь кресла стоят на нем.
– Господин Локамп! – величественно произнесла фрау Залевски. – Не заходите слишком далеко! Умеренность во всем, как говаривал покойный Залевски. Следовало бы и вам усвоить это.
Я знал, что покойный Залевски, несмотря на этот девиз, однажды напился так, что умер. Его жена часто сама рассказывала мне о его смерти. Но дело было не в этом. Она пользовалась своим мужем, как иные люди библией, – для цитирования. И чем дольше он лежал в гробу, тем чаще она вспоминала его изречения. Теперь он годился уже на все случаи, – как и библия.
Я прибирал свою комнату и украшал ее. Днем я созвонился с Патрицией Хольман. Она болела, и я не видел ее почти неделю. Мы условились встретиться в восемь часов; я предложил ей поужинать у меня, а потом пойти в кино.
Парчовые кресла и ковер казались мне роскошными, но освещение портило все. Рядом со мной жили супруги Хассе. Я постучал к ним, чтобы попросить настольную лампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна. Мужа еще не было. Опасаясь увольнения, он каждый день добровольно пересиживал час-другой на работе. Его жена чем-то напоминала больную птицу. Сквозь ее расплывшиеся стареющие черты все еще проступало нежное лицо ребенка, разочарованного и печального.
Я изложил свою просьбу. Она оживилась и подала мне лампу.
– Да, – сказала она, вздыхая, – как подумаешь, что если бы в свое время…
Я знал эту историю. Речь шла о том, как сложилась бы ее судьба, не выйди она за Хассе. Ту же историю я знал и в изложении самого Хассе. Речь шла опять-таки о том, как бы сложилась его судьба, останься он холостяком. Вероятно, это была самая распространенная история в мире. И самая безнадежная. Я послушал ее с минутку, сказал несколько ничего не значащих фраз и направился к Эрне Бениг, чтобы взять у нее
