предстояла гибель. Спасая ее, Ирина действительно оказывала услугу тому, кто был всему причиной и кто сам теперь стал весьма близок к ней, к Ирине... Потугин молча, долго посмотрел на Ирину - и согласился. Она заплакала и вся в слезах бросилась ему на шею. И он заплакал... но различны были их слезы. Уже все приготовлялось к тайному браку, мощная рука устранила все препятствия... Но случилась болезнь... а там родилась дочь, а там мать... отравилась.
Что было делать с ребенком? Потугин взял его на свое попечение из тех же рук, из рук Ирины.
Страшная, темная история... Мимо, читатель, мимо!
-Больше часу прошло еще, прежде чем Литвинов решился вернуться в свою гостиницу. Он уже приближался к ней, как вдруг услышал шаги за собой. Казалось, кто-то упорно следил за ним и шел скорее, когда он прибавлял шагу. Подойдя под фонарь, Литвинов оглянулся и узнал генерала Ратмирова. В белом галстухе, в щегольском пальто нараспашку, с вереницей звездочек и крестиков назолотой цепочке в петле фрака, генерал возвращался с обеда, один. Взгляд его, прямо и дерзко устремленный на Литвинова, выражал такое презрение и такую ненависть, вся его фигура дышала таким настойчивым вызовом, что Литвинов почел своею обязанностью пойти, скрепя сердце, ему навстречу, пойти на 'историю'. Но, поравнявшись с Литвиновым, лицо генерала мгновенно изменилось: опять появилось на нем обычное игривое изящество, и рука в светло-лиловой перчатке высоко приподняла вылощенную шляпу. Литвинов молча снял свою, и каждый пошел своею дорогой.
'Верно, заметил что-нибудь!' - подумал Литвинов. 'Хоть бы... другой кто-нибудь!' - подумал генерал.
Татьяна играла в пикет с своею теткой, когда Литвинов вошел к ним в комнату.
- Однако хорош ты, мой батюшка! - воскликнула Капитолина Марковна и бросила карты на стол.- В первый же день, да на целый вечер пропал! Уж мы ждали вас, ждали, бранили, бранили...
- Я, тетя, ничего не говорила,- заметила Татьяна.
- Ну, ты известная смиренница! Стыдитесь, милостивый государь! Еще жених!
Литвинов кое-как извинился и подсел к столу.
- Зачем же вы перестали играть? - спросил он после небольшого молчания.
- Вот тебе на! Мы с ней в карты от скуки играем, когда делать нечего... а теперь вы пришли.
- Если вам угодно послушать вечернюю музыку..- промолвил Литвинов,- я с великою охотой провожу вас. Капитолина Марковна посмотрела на свою племянницу.
- Пойдемте, тетя, я готова,- сказала та,- но не лучше ли остаться дома?
- И то дело! Будемте чай пить, по-нашему, по-московскому, с самоваром; да поболтаемте хорошенько. Мы еще не покалякали как следует.
Литвинов велел принести чаю, но поболтать хорошенько не удалось. Он чувствовал постоянное угрызение совести; что бы он ни говорил, ему все казалось, что он лжет и что Татьяна догадывается. А между тем в ней не замечалось перемены; она так же непринужденно держалась... только взор ее ни разу не останавливался на Литвинове, а как-то снисходительно и пугливо скользил по нем - и бледнее она была обыкновенного.
Капитолина Марковна спросила ее, не болит ли у ней голова?
Татьяна хотела было сперва отвечать, что нет, но, одумавшись, сказала: 'Да, немножко'.
- С дороги,- промолвил Литвинов и даже покраснел от стыда.
- С дороги,- повторила Татьяна, и взор ее опять скользнул по нем.
- Надо тебе отдохнуть, Танечка.
- Я и так скоро спать лягу, тетя.
На столе лежал 'Guide des Voyageurs'; Литвинов принялся читать вслух описание баденских окрестностей.
- Все это так,- перебила его Капитолина Марковна, - но вот что не надо забыть. Говорят, здесь полотно очень дешево, так вот бы купить для приданого.
Татьяна опустила глаза.
- Успеем, тетя. Вы о себе никогда не думаете, а вам непременно надо сшить себе платье. Видите, какие здесь все ходят нарядные.
- Э, душа моя! к чему это? Что я за щеголиха! Добро бы я была такая красивая, как эта ваша знакомая, Григорий Михайлыч, как бишь ее?
- Какая знакомая?
- Да вот, что мы встречали сегодня.
- А, та! - с притворным равнодушием проговорил Литвинов, и опять гадко и стыдно стало ему. 'Нет! - подумал он,- этак продолжать невозможно'.
Он сидел подле своей невесты, а в нескольких вершках расстояния от нее, в боковом его кармане, находился платок Ирины.
Капитолина Марковна вышла на мипуту в другую комнату.
- Таня...- сказал с усилием Литвинов. Он в первый раз в тот день назвал ее этим именем.
Она обернулась к нему.
- Я... я имею сказать вам нечто очень важное.
-А! В самом деле? Когда? Сейчас?
- Нет, завтра.
- А! завтра. Ну, хорошо.
Бесконечная жалость мгновенно наполнила душу Литвинова . Он взял руку Татьяны и поцеловал ее смиренно, как виноватый; сердце в ней тихонько сжалось, и не порадовал ее этот поцелуй.
Ночью, часу во втором, Капитолина Марковна, которая спала в одной комнате с своей племянницей, вдруг приподняла голову и прислушалась.
- Таня! - промолвила она,- ты плачешь?
Татьяна не тотчас отвечала.
- Нет, тетя,- послышался ее кроткий голосок,- у меня насморк.
ХХ
'Зачем я это ей сказал?' - думал на следующее утро Литвинов, сидя у себя в комнате, перед окном. Он с досадой пожал плечами: он именно для того и сказал это Татьяне, чтоб отрезать себе всякое отступление. На окне лежала записка от Ирины; она звала его к себе к двенадцати часам. Слова Потугина беспрестанно приходили ему на память; они проносились зловещим, хотя слабым, как бы подземным гулом; он сердился и никак не мог отделаться от них. Кто-то постучался в дверь.
- Wer da? - спросил Литвинов.
- А! вы дома! Отоприте! - раздался хриплый бас Биндасова.
Ручка замка затрещала.
Литвинов побледнел со злости.
- Нет меня дома,- промолвил он резко.
- Как нет дома? Это еще что за штука?
- Говорят вам - нет дома; убирайтесь.
- Вот это мило! А я пришел было денежек попризанять, - проворчал Биндасов.
Однако он удалился, стуча, по обыкновению, каблуками .
Литвинов чуть не выскочил ему вслед: до того захотелось ему намять шею противному наглецу. События последних дней расстроили его нервы: еще немного и он бы заплакал. Он выпил стакан холодной воды, запер, сам не зная зачем, все ящики в мебелях и пошел к Татьяне.
- Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела на диване и держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.
Литвинов смутился... однако сел возле нее, поздоровался, улыбнулся: и она безмолвно ему улыбнулась. Она поклонилась ему, когда он вошел, поклонилась вежливо, не по-дружески - и не взглянула на него. Он протянул ей руку; она подала ему свои похолодевшие пальцы, тотчас высвободила их и снова взялась за книжку.
Литвинов чувствовал, что начать беседу с предметов маловажных значило оскорбить Татьяну; она, по
