— Ч-черт подери! — воскликнул майор.
Альфред застонал, румянец сбежал с его щек, и он начал медленно проваливаться во внутрь своего костюма. Секретарь с удивлением проговорил:
— Для чего же чертыхаться, майор? Князь дал вам двадцать четыре часа. Взгляните на часы. Вам незачем беспокоиться, в вашем распоряжении еще полчаса. Поезд вот-вот придет, ваш паспорт будет здесь вовремя.
— Вы не знаете новостей, дорогой мой! Поезд опаздывает на три часа. Жизнь и свобода этого мальчика убывают с каждой минутой, а их осталось всего тридцать. Через полчаса я не дам и ломаного гроша за его жизнь. Клянусь богом, нам необходимо получить паспорт!
— О, я умираю, я знаю это! — возопил несчастный и, закрыв лицо руками, уронил голову на стол.
С секретарем произошла мгновенная перемена. Его безмятежность исчезла без следа, глаза и все лицо его оживились, и он вскричал:
— Я понимаю весь ужас вашего положения, но, право же, я не в силах вам помочь. Вы можете что- нибудь предложить?
— Кой черт, дайте ему паспорт, и дело с концом!
— Невозможно! Абсолютно невозможно! Вы о нем ничего не знаете; три дня тому назад вы даже не подозревали о его существовании. Установить его личность нет ни малейшей возможности. Он погиб, погиб, погиб безвозвратно!
Юноша опять застонал и, рыдая, воскликнул:
— О боже, боже! Дни Альфреда Пэрриша сочтены.
Тут с секретарем произошла новая перемена.
Прилив самого горячего сострадания, досады, растерянности неожиданно сменился полным спокойствием, и он спросил тем безразличным тоном, каким заговаривают о погоде, когда говорить уже не о чем:
— Это ваше имя?
Обливаясь слезами, юноша выдавил из себя «да».
— А откуда вы?
— Из Бриджпорта.
Секретарь покачал головой, еще раз покачал головой и что-то пробормотал. Затем спустя минуту спросил:
— И родились там?
— Нет, в Нью-Хейвене.
— А! — секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил:
— Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.
Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.
Допрос продолжался.
— Сколько вы прожили в Нью-Хейвене?
— До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.
— На какой улице вы жили?
— На Паркер-стрит.
Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки.
— Номер дома?
— Номера не было.
Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: «К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!»
Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:
— Опишите дом.
— Кирпичный… два этажа.
— Выходит прямо на тротуар?
— Нет, перед домом палисадник.
— Ограда железная?
— Деревянная.
Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.
— Что вы видите, когда входите в дом?
— Узенькую прихожую. В конце — дверь. Справа еще одна дверь.
— Что еще?
— Вешалка для шляп.
— Комната направо?
— Гостиная.
— Есть ковер?
— Да.
— Какой?
— Старинный уилтоновский.
— С рисунком?
— Да. Соколиная охота на лошадях.
Майор покосился на часы. Оставалось всего шесть минут! Он сделал «налево кругом», повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы. Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам — двойную порцию.
— Комната за прихожей и вешалкой?
— Столовая.
— Есть печка?
— Камин.
— Дом принадлежал вашим родителям?
— Да.
— Принадлежит им и сейчас?
— Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.
Секретарь помолчал и затем спросил:
— У вас было какое-нибудь прозвище в детстве?
Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:
— Ребята дразнили меня «мисс Нэнси».
Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:
— В столовой были какие-нибудь украшения?
— Да… Э-э… Нет.
— Нет? Никаких украшений?
— Никаких.
— А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!
Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал. Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.
— Думайте!.. Думайте же! — вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.
— Как же так, — сказал секретарь, — даже картины не было?
— О, разумеется! Но ведь вы сказали «украшение».
— Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?
Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.
