— Проклятая банда! — сказал он. — Что они с нами сделали!
— Вот тебе кофе. И не сердись. У нас уже нет на это времени.
— В том-то и дело, Элизабет.
Она кивнула.
— Знаю. У нас остается ужасно мало времени, и все же мы почти не бываем вместе. Твой отпуск кончается, и чуть не весь он ушел на ожидание. Мне следовало быть похрабрее и не ходить на фабрику, пока ты здесь.
— Ты и так достаточно храбрая. И все-таки лучше ждать, чем уж ничего не ждать.
Она поцеловала его.
— Ты быстро выучился находить верные слова, — сказала она. — А теперь мне пора идти. Где мы встретимся вечером?
— Да, в самом деле, где? Там уже ничего не осталось. Надо все начинать заново. Я зайду за тобой на фабрику.
— А если что-нибудь помешает? Налет или оцепление?
Гребер задумался.
— Я сейчас уложу вещи и отнесу их в церковь святой Катарины. Пусть это будет вторым местом встречи.
— Она открыта ночью?
— Почему ночью? Ведь ты же вернешься не ночью?
— Как знать! Однажды пришлось просидеть в убежище шесть часов. Если бы на худой конец можно было кому-нибудь сообщить, в чем дело! А условиться о месте встречи — это теперь недостаточно.
— Ты хочешь сказать — если с одним из нас что-нибудь случится?
— Да.
Гребер кивнул. Он понял, как легко им потерять друг друга.
— На сегодня мы можем воспользоваться Польманом. Или нет, это ненадежно. — Он задумался. — Биндинг! — сказал он, наконец, с облегчением.
— Вот этот вполне надежен. Я показывал тебе его дом. Правда, он еще не знает, что мы поженились. Впрочем, это неважно. Я пойду предупрежу его.
— Пойдешь, чтобы опять его пограбить?
Гребер рассмеялся.
— Я, собственно, больше не хотел этого делать. Но надо же нам есть. Вот так и разлагаемся понемногу.
— А эту ночь мы будем спать здесь?
— Надеюсь, нет. У меня целый день впереди, постараюсь что-нибудь подыскать.
Лицо ее на мгновение омрачилось.
— Да, целый день. А мне надо уходить.
— Я быстро соберусь, заброшу барахло к Польману и провожу тебя на фабрику.
— Но я не могу ждать. Мне пора. До вечера! Значит, фабрика, церковь святой Катарины или Биндинг. Какая интересная жизнь!
— К черту эту интересную жизнь! — воскликнул Гребер.
Он смотрел ей вслед. Вот она переходит площадь. Утро было ясное, и небо стало ярко-голубым. Роса блестела на развалинах, словно серебристая сеть. Элизабет обернулась и помахала ему. Потом торопливо пошла дальше. Гребер любил ее походку. Она ставила ступни, будто шла по колее: одну впереди другой. Такую походку он видел у туземных женщин в Африке. Она еще раз кивнула и скрылась между домами в конце площади. «Совсем как на фронте, — подумал он. — Расставаясь, никогда не знаешь, увидишься ли снова. Нет, к черту эту интересную жизнь!»
В восемь часов из дому вышел Польман.
— Я хотел узнать, есть ли у вас что поесть. Немного хлеба у меня найдется.
— Спасибо. Нам хватило. Можно оставить здесь узел и чемоданы, пока я схожу в церковь святой Катарины?
— Конечно.
Гребер внес вещи. Йозеф не показывался.
— Может быть, вы не застанете меня дома, когда вернетесь, — сказал Польман. — Тогда постучите два раза слитно и два раза отрывисто. Йозеф услышит.
Гребер открыл чемодан.
— Прямо цыганская жизнь. Вот уж не ожидал.
Польман устало улыбнулся.
— Йозеф живет так уже три года. Несколько месяцев он ночевал в поездах. Непрерывно ездил. Он спал только сидя, да и то вскакивал каждые четверть часа. Так было еще до налетов. Теперь и это уже невозможно.
Гребер вынул из чемодана банку мясных консервов и протянул ее Польману.
— Я обойдусь. Отдайте Йозефу.
— Мясо? Разве вам самому не нужно?
— Нет. Отдайте ему. Такие, как он, должны продержаться до конца. А то что же будет, когда все кончится? Что будет вообще? Уцелело ли достаточно таких людей, чтобы начать все заново?
Польман помолчал. Затем подошел к глобусу, стоящему в углу комнаты, и повернул его.
— Взгляните сюда, — оказал он. — Видите? Этот маленький кусочек земли — часть земли.
— Может быть. Однако, двинувшись с этой небольшой части земли, мы завоевали очень большой кусок земного шара.
— Кусок — да. Но захватить не значит убедить.
— Пока — нет. А что было бы, если б мы могли какое-то время этот кусок удерживать? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Победы и успехи чертовски убедительны. Мы видели это на примере своей собственной страны.
— Но мы ведь не победили.
— Это не доказательство.
— Нет, доказательство, — возразил Польман. — И очень сильное. — Рукой с набухшими венами он продолжал поворачивать глобус. — Мир, — сказал он, — мир не стоит на месте. И если отчаиваешься в собственной стране, надо верить в него. Затмение солнца возможно, но только не вечная ночь. Во всяком случае, на нашей планете. Не надо так быстро сдаваться и впадать в отчаяние. — Он отставил глобус. — Вы спрашиваете, достаточно ли осталось людей, чтобы начать все заново? Христианство началось с нескольких рыбаков, с нескольких верующих в катакомбах и с тех, кто уцелел на аренах Рима.
— Да. А нацисты начали с нескольких безработных фанатиков в мюнхенской пивнушке.
Польман улыбнулся.
— Вы правы. Но еще не существовало на свете такой тирании, которой бы не пришел конец. Человечество шло вперед не по ровной дороге, а всегда — толчками, рывками, с отступлениями и судорогами. Мы были слишком высокомерны, мы вообразили, что наше кровавое прошлое уже преодолено. А теперь знаем, что стоит нам только оглянуться, и оно нас тут же настигает.
Он взялся за шляпу.
— Мне пора идти.
— Вот ваша книга о Швейцарии, — сказал Гребер. — Ее немножко подмочило дождем. Чуть было не потерял, а потом нашел и спас.
— Могли и не спасать. Мечты спасать не нужно.
— Нет, нужно, — сказал Гребер. — А что же еще?
— Веру. Мечты придут опять.
— Будем надеяться. Или уж лучше сразу повеситься.
— Как вы еще молоды! — воскликнул Польман. — Да что я говорю, ведь вы же действительно еще очень молоды! — Он надел пальто. — Странно. Раньше я представлял себе молодость совсем иначе.
— И я тоже, — сказал Гребер.
Йозеф не ошибся. Причетник церкви святой Катарины действительно принимал вещи на хранение.
