нервничали. Потащили Лину к машине. Когда внутрь запихнули, она голову так назад откинула. И на меня посмотрела. Вижу, рот у нее скривился. Это она так улыбнулась. Хоть и без губ — а улыбнулась. И все — больше я ее не видел. Это она со мной попрощалась так — улыбкой. Когда я снова смог пошевелиться, все было кончено. Не пойму, как так вышло. До сих пор не пойму.
Он говорил глухим, монотонным голосом. На лбу у него вдруг выступили крупные капли пота. Он их отер. Они тут же набежали снова.
— А потом пришли бумаги, — продолжил он. — Неделю спустя. Когда уже поздно было. От нашей родни из Цинциннати. Бюрократы проклятые. Всюду проволочки. Вечные затяжки. Провалялись в консульстве. Можешь себе представить? Я — нет. Я и сегодня не могу. Все поздно и все напрасно. Все деньги, что мы скопили. На билеты. Только и мечтали, как поплывем. Надежды. На американских врачей. Больше я о том времени почти ничего не помню. Хотел остаться. Хотел Лину искать. Хотел сдаться. Себя вместо нее предложить. Короче, совсем с ума сошел. Хозяйка меня выгнала. Мол, сама пропадет, если меня держать будет. А больше и не помню почти ничего. Кто-то мне помог. Я не понимал, что происходит. Может, ты понимаешь, Людвиг?
Я покачал головой.
— Твоя фамилия теперь Зоммер, — сказал Розенталь. — Значит, он умер?
Я кивнул.
— Хуже всего было в первые недели, — снова заговорил он о своем. — Из-за того, что эти гады ее такую больную увели. У меня просто в голове не укладывалось. — Он начал сворачивать ковер. — Это было как стена. А потом вообще пошли мысли, которых я не понимаю. Я все думал, что, может, она будет меньше страдать, потому как и без того уже сильно страдает. Ну, все равно как рану не чувствуешь, если другая сильней болит. Говорят, с ранеными такое бывает, когда два ранения сразу. Безумие, да? А под конец вообще стал надеяться, что, может, она транспортировку не перенесла и, значит, не успела дожить до пыток. На несколько дней меня это вроде как даже утешило. Ты меня понимаешь?
— Может, ее в больницу определили, когда поняли, что у нее? — предположил я.
— Ты думаешь?
— Все может быть. И такое тоже бывало. Как тебя по имени-то теперь величать? Не могу же я звать тебя Зигфридом.
Розенталь горько улыбнулся.
— Да уж, наши оптимисты-родители с именами нам удружили, верно? Меня теперь Ирвин зовут. — Он положил ковер рядом с собой на диванчик. — У Лины в Цинциннати родственники были. Теперь вот я на них и работаю. Разъезжаю по ковровым делам. — Он посмотрел на меня долгим взглядом. — Не мог я один оставаться, — сказал он. — Просто не мог, и все. Понимаешь? Я с ума сходил. А полгода назад женился снова. На женщине, которая ничего обо всем этом не знает. Тебе это понятно? Мне лично нет. Иной раз возвращаюсь из поездки и ловлю себя на мысли: откуда здесь эта чужая женщина? Только в первую секунду, едва порог переступлю. А так она милая, тихая. Не могу я один жить. Стены давят. Ты понимаешь меня?
Я кивнул.
— А твоя нынешняя жена ничего этого не чувствует?
— Не знаю. У меня такое ощущение, что она ни о чем не догадывается. Сны вот только часто снятся. Жуткие. Все время глаза Лины вижу. Две черные дыры, которые, кажется, вот-вот закричат. Что они закричат? Что я ее бросил? Ну и что ж, что давно умерла. Я знаю. А все равно жутко. Как ты думаешь, к чему такие сны? Тебе не снятся?
— Снятся. Часто.
— Что они значат? Это они нас к себе зовут?
— Нет. Только то, что ты сам кого-то зовешь.
— Думаешь? И что же получается? Что не надо было жениться? Так, что ли?
— Нет, не так. Тебе бы все равно снились кошмары. Может, даже и похлеще, чем сейчас.
— А мне иногда кажется, будто я этой женитьбой Лину предал. Но мне было так худо! И потом, это же совсем иначе. Иначе, чем с Линой, понимаешь?
— Бедная женщина, — вздохнул я.
— Кто? Лина?
— Да нет. Твоя нынешняя жена.
— Она не жалуется. Она вообще тихая. Сорок лет. И тоже, по-моему, рада, что больше не одна на свете. Хотя не знаю. — Розенталь посмотрел мне в глаза. — Ты думаешь, это предательство? Ночью иной раз мысли так и одолевают. Эти глаза! И лицо. Белое, как полотно, и только глаза кричат. И спрашивают. А может, не спрашивают? Ты-то как думаешь? Мне же тут об этом и поговорить не с кем. Вот тебя встретил — тебя и спрашиваю. Только не жалей меня. Скажи честно, что ты об этом думаешь?
— Не знаю, — проговорил я. — Одно с другим никак не связано. В жизни чего только не случается. Все ужасно перепутано.
Розенталь ненароком опрокинул свою рюмку. Он тут же подхватил ее и поставил на место. Тяжелая, чуть маслянистая жидкость лужицей растеклась по столу. Я думал о своей жизни, о многих вещах сразу.
— Так что ты думаешь? — наседал Розенталь.
— Не знаю. Одно другому никак не поможет. Лину у тебя жизнь отняла. Смотри, как бы тебе не потерять и ту женщину, с которой ты сейчас живешь.
— То есть как? Ты о чем? С какой стати я должен ее потерять? У нас вообще не бывает скандалов. Никогда.
Под его неотступным взглядом я отвел глаза. Я не знал, что ему сказать.
— Человек — это всего лишь человек, — промямлил я наконец. — Даже если ты его не любишь. — Я ненавидел самого себя, произнося эту фразу. Но другой у меня не было, — и, наверное, женщина только тогда счастлива, когда чувствует, что она тебе небезразлична, — сказал я, ненавидя себя за эту банальную фразу еще больше.
— Что значит «счастлива»? При чем тут счастье? — Розенталь меня не понимал.
Я сдался.
— Хорошо, что у тебя кто-то есть, — сказал я.
— Ты думаешь?
— Да.
— И это не предательство?
— Нет.
— Ну ладно.
Розенталь встал. Подошла Мицци.
— Позволь мне заплатить, — сказал он. — Прошу тебя.
Он расплатился и подхватил ковер под мышку.
— Такси здесь можно взять?
— На углу.
Мы вышли на улицу.
— Будь здоров, Людвиг! — сказал Розенталь, снова надевая свои золотые очки. — Даже не знаю, рад ли я, что тебя встретил. Наверно. Наверно, да. Но не уверен, захочу ли повстречать тебя снова. Ты меня понимаешь?
Я кивнул.
— Я и сам не особенно рассчитываю когда-нибудь попасть в Цинциннати.
— Мойкова нет, — сообщила мне Мария Фиола.
— А холодильник он не запер? — спросил я.
— Она покачала головой.
— Но я пока что водку не крала. Сегодня.
— А мне срочно требуется рюмка, — заявил я. — Причем настоящей русской водки. Которую прислала мне в подарок одна шпионка. Кое-что там еще осталось. На нас обоих.
Я полез в мойковский холодильник.
