Крайна прочитал:
«Дальнейшее содержание во вверенном мне лагере „почетного узника“ Владимира Крайны я бы считал нецелесообразным. Агентура доносит, что многие заключенные догадываются, что с Крайной ведется тайная игра. Привилегированное положение, которое ему здесь создано, вызывает нежелательные кривотолки и может отрицательно повлиять на дальнейшее использование Крайны в наших целях. Я сегодня беседовал с ним. Он сам высказывает опасения за свое будущее…»
Письмо было подписано начальником Терезинского концлагеря эсэсовцем Генрихом Йоклом.
Крайна опустился в кресло, и его лицо снова покрылось бледностью.
— Могу добавить к этому, — сказал Обермейер, — что нынешнее ваше положение не лучше того, в котором вы были, пребывая во дворце Печека или в лагере. Я бы на вашем месте не устраивал никаких обструкций и демаршей.
Крайна разительно переменился: теперь перед Обермейером сидел жалкий, беспомощный человек. Он смотрел в сторону, и губы его вздрагивали и кривились.
— Я пока не могу уловить цели вашего визита. Я слышу только неясные намеки и вполне ясные угрозы, — сдавленным голосом проговорил Крайна. — Надеюсь, не для этого вы приехали ко мне?
— Вы не дали мне возможности рассказать о цели визита. Я имею поручение Управления стратегических служб США повидать вас…
— С этого и надо было начинать, — прервал его Крайна.
— Повторяю, — напомнил Обермейер, — что вы лишили меня всякой возможности начать деловой разговор.
— Простите… я проявил неуместную нервозность, — с натянутой улыбкой пробормотал Крайна. Бледность постепенно сходила с его лица.
— С вами желает говорить господин Борн. Но если вы и в его присутствии допустите неуместную нервозность, то могу заверить: от вас останется одно воспоминание. Был генеральный секретарь национально-социалистической партии, и нет его!
Крайна вышел из-за стола и взволнованно начал ходить по комнате.
— Это исключено. Совершенно исключено! Я же не ребенок. Когда и где я могу принять этого господина?
— Только здесь, в вашем кабинете, и не дальше как через двадцать минут, — ответил Обермейер, подошел к телефону, снял трубку, набрал номер и произнес условленные четыре слова: — Наш друг вас ожидает.
Крайна потерянно наблюдал за ним.
— Как все неприятно получилось, — сказал он. — Я не мог осознать всего значения вашего визита. Мой промах — следствие тревожной действительности.
Губы Обермейера сжались.
— Потрудитесь лично встретить господина Борна. Через несколько минут он будет здесь.
В вестибюле Борн молча обменялся рукопожатием с Крайной. Войдя в кабинет, он сказал Обермейеру:
— За углом, налево, вас ждет машина.
Обермейер раскланялся с Крайной. «Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить».
Когда Обермейер вышел, Борн сразу приступил к делу.
— Здесь, надеюсь, можно говорить капитально?
— Да, да. Ради бога! Я весь к вашим услугам. Я очень рад, что вы удалили этого господина.
— Почему?
— Он… ну, как бы вам сказать… — подыскивая слова, забормотал Крайна. — Он затруднил бы взаимопонимание… Этот человек выводит меня из равновесия…
— Да… — неопределенно откликнулся Борн. — Прежде всего, скажите: насколько прочно ваше личное положение в партии?
Крайна сказал, что он пользуется полным доверием председателя партии Зенкла и всех лидеров партии и чувствует себя достаточно крепко и прочно.
— Не угрожает ли опасность со стороны отдельных лиц, которые в какой-либо мере осведомлены о вашем альянсе с покойным Франком и гестапо?
Крайна ответил, что больше всего, как это ни странно, опасается гестаповца Обермейера. Он был участником его ареста и допросов. Он представлял его штандартенфюреру фон Термицу, начальнику гестапо оберштурмбаннфюреру Герке и, наконец, самому Франку. Такая категория людей, как Обермейер, вообще опасна с точки зрения новых задач и планов. Это интриган. Это — человек-флюгер, принимающий любое положение под дуновением политического ветра, под влиянием политической конъюнктуры. Он готов служить кому угодно. И может только навредить. Обермейер и сейчас вел себя крайне неприлично, безобразно, угрожал без всякого повода к этому, вынул пистолет, хвастался своим влиятельным положением, которое якобы занимает в Управлении стратегических служб. Можно было понять, не зная его, что не господин Борн стоит над Обермейером, а Обермейер над Борном. Или такое его заявление: «Гестапо было и есть. Пока жив хотя бы один гестаповец, оно будет делать настоящую погоду в Европе». О чем это говорит? О наглости, о самоуверенности.
Борн насторожился. Обермейер вырисовывался перед ним в новом виде. В голосе Крайны Борн не уловил ни одной фальшивой нотки.
— Что вы предлагаете? — спросил он хозяина.
— Я буду с вами откровенен, — заверил Крайна. — Я бы такого опасного свидетеля устранил. Чтобы понять вас и найти с вами общий язык, такой посредник совершенно лишний.
— Хорошо, — согласился Борн. — Я подумаю. Это вопрос не столь существенный. Давайте поговорим о другом. Что вы и ваша партия готовитесь к генеральной атаке на Готвальда и его окружение, для меня не секрет.
— Я полагаю, — заметил Крайна, придвигаясь ближе к гостю и с угодливостью заглядывая ему в глаза.
— Выбор времени для нанесения удара, — продолжал Борн, — и учет обстановки должны иметь первостепенное значение.
Крайна кивнул головой. Борн пожевал кончик гаванны и заговорил опять. То обстоятельство, что Чехословакия стала преданным другом Советского Союза и что ее правительство и ведущие министерства возглавляют коммунисты, — парадокс. Все эти факты являются следствием грубых ошибок. Нельзя было допускать высылки из Чехословакии двух миллионов судетских немцев. Они могли бы теперь служить прочной опорой в борьбе с существующим режимом. Отсюда и все последствия. Теперь грубые ошибки надо исправлять.
— Я полностью согласен с вами, — заявил Крайна. — Но сейчас наблюдается почти равномерное распределение сил между двумя лагерями, то есть между нами и коммунистами. Роль баланса играют социал-демократы.
— Кого вы имеете в виду под словом «нами»? — спросил Борн.
— Национальных социалистов, католиков и словацких демократов. И нужно сказать, что наши позиции наиболее сильны в Словакии. Если Чехия и Моравия смотрят на восток и голосуют за коммунистов, то Словакия обращена лицом на запад и голосует за нас. Если вы помните, на прошлогодних выборах в Словакии за коммунистов голосовало около полумиллиона человек, а за демократов и трудовиков — миллион. Это же показательно.
— И это надо всемерно использовать, — подхватил мысль Крайны Борн. — Надо противопоставлять словаков чехам, и наоборот. Сталкивать их лбами. Надо все время подбрасывать горючее в пламя раздора…
— Мы это и делаем, — прервал его совсем уже осмелевший Крайна. — Грубо говоря, мы не брезгаем ничем. Я могу вам привести несколько интересных фактов, если вы не возражаете.
— Прошу вас, мне это чрезвычайно интересно.
Крайна продолжал. Вот, например, в прошлом году в Словакии был собран замечательный урожай. Правительство вынесло решение скупить у крестьян двадцать пять тысяч вагонов хлеба. Закупку поручили
