— Тебя это обижает? — встревожился Морганек.
— Нет, почему? — смутилась Божена. — Но мне кажется, ты позаботился преждевременно.
— Хорошо, чего там, — заметил Труска, — хороший хозяин сани готовит летом!
За столом разговор зашел об автобазе. Начал его Морганек. Собственно говоря, он начал не с автобазы, а с начальника гаража.
— Не человек, а моровая язва, — так отрекомендовал он начальника гаража. — Ставлю в заклад что угодно: он неспроста сидел на базе. Только и знал, что будоражить народ и натравливать ребят друг на друга.
— Почему — сидел, знал, будоражил?.. Почему вы говорите в прошедшем времени? — впервые за этот вечер задал вопрос Нерич. — Теперь он не будоражит больше?
— Я его освободил от работы, — коротко ответил Морганек.
Ответ как будто удовлетворил Нерича. Он наклонил голову над тарелкой и подумал: «Только этого и не хватало! Что теперь скажет Прэн?»
Морганек решил разъяснить подробнее:
— Я думаю, что поступил предусмотрительно, вытянув этого бодливого черта на общее собрание. Ребята его сами разоблачили, разнесли в пух и прах. От народа не спрячешься. Вначале он пробовал стучать себя кулаком в грудь и кричать, что он национальный социалист, а когда приперли к стене, начал открещиваться и заявил, что не принадлежит ни к одной партии.
— И ты этому поверил? — сдержанно спросил Морава.
— Чему? — заинтересовался Лукаш.
— Тому, что он не состоит ни в одной партии, — пояснил Морава. — Нет, этот гусь, безусловно, национальный социалист, но зарвался и, по всему видно, не выполнил задач, которые перед ним были поставлены. Вот он и решил отмежеваться.
Нерич не задавал больше вопросов. Он не мог придерживаться всех указаний, полученных в свое время от Борна. Человек в нем одерживал верх над разведчиком. Апломб, самоуверенность, широкие жесты, независимые замечания — все, к чему он прибегал в другом обществе, здесь совершенно не годились.
Изо всех сидящих за столом он знал только свою молодую жену и ее отца — человека умного, прямолинейного, без фокусов и притворства. Такое же впечатление производили и его гости. Это были люди, привыкшие прямо отвечать на прямые вопросы, сознававшие, что они немало сделали для своей родины, уверенные в правоте своих взглядов и действий.
После обеда и многочисленных здравиц все, за исключением Божены, перешли в другую комнату. Морганек балагурил, рассказывал смешные истории, а потом стал жалеть, что нет под рукой гитары.
— Я достану тебе гитару у соседей, — отозвалась Божена из столовой.
— Давай, Боженочка!.. Какая же это свадьба без музыки?
Божена принесла гитару. Морганек уселся поудобнее, положил ногу на ногу и принялся налаживать расстроенную гитару. Он был под хорошим хмельком. Непослушный вихор метелкой торчал на его макушке. Взяв несколько аккордов, он вдруг сказал:
— Как же это вы не позвали Антонина? Ладное ли это дело?
Божена сжала губы и вышла из комнаты. Нерич нахмурился. Это имя всегда, а сегодня особенно, вызывало в нем глухую ярость.
— Будь Антонин, дело бы побойчей пошло. И спели бы, и поплясали, — говорил Морганек.
Морава и Труска переглянулись. Труска подсел к Мораве и сказал ему шепотком:
— Скажу честно: не хотел я идти на эту свадьбу. Когда мне Владислав сказал, что Божена не за Антонина выходит замуж, я ушам своим не поверил.
— Да-а-а, — протянул Морава. — Жизнь делает иногда такие повороты… Но, говорят, Нерич всю войну партизанил?
— Шут его разберет, чем он тогда занимался, — ответил Труска.
— Ну-ка, взвейся своим тенорком, — попросил Скибочка Морганека.
Морганек подмигнул. У него, при наличии хорошего слуха и музыкальных способностей, был пренеприятный голос. В добавление к этому Морганек не умел владеть им. Но при каждом удобном случае, не стесняясь, начинал петь. Затянул он и сейчас своим бабьим голоском старинную чешскую песню.
Нерича покоробило. В душе он не переставал ругать себя, Борна и американцев. Нужно же было затевать такую недостойную авантюру, как эта женитьба! Хочешь не хочешь, а теперь сиди в этой грубой компании, слушай их похвальбы и это идиотское пение.
Труска попытался подстроиться голосом к Морганеку, но из этого ничего не получилось. Морганек давал таких петухов, что хоть на стенку лезь.
— С твоим голосом только на паперти сидеть да милостыньку просить, — рассмеялся Труска.
Морганек не обиделся. К подобным комплиментам он давно привык. Оборвав пение, он сказал:
— Пропал голос. Да и сам я поизносился, обтрепался, трещины пошли, в ремонт пора…
С танцами тоже ничего не получилось. Кроме Морганека и Нерича, никто танцевать не умел, но Нерич сегодня не имел к этому желания, а Морганек — возможности.
— Выходит, руками мне нужно играть, а ногами — плясать? — сказал он с безнадежностью. — Нет, так у нас не пойдет.
Божена нервничала. Она видела, что никакого праздничного веселья не получается, нет даже непринужденности, а супруг ее расстроен. Ей захотелось одиночества, захотелось расплакаться — до того ей стало грустно, обидно и жалко самое себя. Все припомнилось ей: день рождения в тридцать восьмом году, когда отца привезли с разбитой головой; ночь под новый, тридцать девятый год, проведенная вместе со стариком Вандрачеком. От этих воспоминаний стало еще горше. Под несчастливой звездой она родилась. У других огорчения перемежаются радостями, а у нее… Так готовилась она к этому дню, единственному в жизни, так ждала его. Что он ей принес? И что подумает Антонин? В самом деле — почему они его не позвали? Пошел бы он к ним или нет, но пригласить нужно было.
Ярослав всегда считал, что веселиться ради веселья — крайность, к которой прибегают люди, неспособные на веселье, рождаемое потребностью души. Но в этот раз он попытался переломить себя. Как-никак его дочка, единственное его родное существо, вступает в новую полосу жизни. Можно поступиться и характером и привычками. Молодежь, похоже, хлебнула лишнего и раскисла. Сидят, как нахохленные воробьи. Ярослав стал уговаривать Адама Труску поплясать с ним. Морганек заиграл плясовую. Ярослав стащил Труску со стула и вытолкнул на середину комнаты. Но тут лопнула струна на гитаре, самая тонкая, первая, без которой Морганек никак не мот обойтись. И веселье расстроилось окончательно.
Гости стали прощаться. Первым ушел Морава, за ним — Скибочка, а за ним — Адам Труска. Морганек задержался. В голове у него шумело. Он начал уговаривать Божену пойти в кинотеатр, но Божена отказалась. Прощаясь, Морганек опять вспомнил про Антонина.
— Заеду сейчас к нему, — сказал он Ярославу. — Эх, и жалко мне парня! Если бы вы только знали, как жалко…
Глава двадцатая
Антонин только что вернулся от Гоуски и находился под впечатлением беседы с ним. На этот раз Гоуска выболтал много интересного.
Во время обеда он засыпал Антонина самыми разнообразными вопросами — главным образом интересовался работой Антонина и его служебными секретами.
Зная, о чем можно говорить без всякого вреда для дела, Антонин рассказал, что ведет расследование по делу об убийстве рабочего Пшибека. Человека нашли с пробитой головой в загородной роще.
Гоуску это необычайно заинтересовало. Он требовал все новых и новых деталей.
Антонин, не во вред расследованию, рассказал кое-что. В частности, высказал «предположение», что убийство совершено на уголовной почве, а возможно — из личной мести; говорят, многие ухаживали за женой покойного. Она довольно интересная женщина.
