— Я слуга Юсефа. Я принес хозяину письмо. — Он показал пальцем на стол, где в скомканной бумажке лежал камешек. Али перевел взгляд туда. Скоби сказал своему одиночеству: «Нам с тобой надо побыстрей шевелить мозгами!» Он спросил парня:
— Почему ты не пришел, как все люди, и не постучал в дверь? Почему ты прокрался, как вор?
Парень был худой, с грустными, добрыми глазами, как у всех племен менде. Он заявил:
— Я не вор. — Ударение на первом слове было таким незаметным, что, может быть, он и не собирался сказать дерзость. — Хозяин приказал идти очень тихо.
— Отнеси это обратно Юсефу и скажи ему, что я хотел бы знать, откуда он берет такие камни. Я думаю, что он ворует камни, и скоро все разузнаю. Ступай. На, возьми. Ну-ка, Али, выбрось его отсюда.
Али вытолкал парня в дверь, и Скоби услышал шарканье их подошв по дорожке. Что они делают, шепчутся? Он подошел к двери и крикнул им вслед:
— Скажи Юсефу, что я как-нибудь ночью к нему заеду и мы уж с ним поговорим по душам!
Он захлопнул дверь, подумав: как много знает Али. Недоверие к слуге снова забродило у него в крови, словно лихорадка. Али может меня погубить, подумал он, и не только меня, но даже их.
Он налил себе виски и взял со льда бутылку содовой. Сверху крикнула Луиза:
— Генри!
— Что, дорогая?
— Уже двенадцать?
— Около того, по-моему.
— Пожалуйста, не пей ничего после полуночи. Ты ведь помнишь про завтрашний день? — Конечно, помню, подумал он, осушая стакан; завтра первое ноября, день Всех святых, а сегодня — ночь всех усопших. Чей дух пролетит над этим бокалом? — Ты ведь пойдешь к причастию, дорогой? — И он подумал устало: когда же всему этому будет конец? Но чего мне теперь церемониться? Если уж губить душу, так губить до конца. Единственный дух, который сумело вызвать виски, было все то же одиночество: оно кивало, сидя напротив, отхлебывая из его стакана. «Следующим испытанием, — напомнило ему одиночество, — будет рождество, ночная служба, и тебе не отвертеться, никакие отговорки тебе в ту ночь не помогут, да и потом тоже… целой вереницей пойдут праздники, а обедни весной и летом потянутся бесконечной чередой». Перед глазами его возникло залитое кровью лицо, глаза, закрытые под градом ударов, откинутая набок от боли голова Христа.
— Где же ты, Тикки? — позвала Луиза как будто с тревогой, словно в лицо ей дохнуло подозрение, и он опять подумал: можно ли в самом деле доверять Али? И бездушный здравый смысл африканского побережья — тех, кто торгует, тех, кто живет за счет казны, ему подсказал: «Никогда не верь черным. В конце концов они тебя подведут. Вот у меня, например, пятнадцать лет прожил слуга…» Тени недоверия собрались вокруг него в эту ночь всех усопших.
— Сейчас, дорогая, иду. — «Тебе ведь стоит сказать только слово, — обратился он к богу, — и легионы ангелов…» Рукой, на которой было кольцо, он ударил себя по щеке и увидел, что из ссадины пошла кровь. Он крикнул Луизе: — Ты что-то сказала, дорогая?
— Да нет, я только хотела тебе напомнить, что завтра у нас такой праздник! Мы опять вместе, и тебя назначают начальником полиции… Как хорошо, Тикки!
Вот это моя награда, сказал он гордо своему одиночеству, расплескивая по столу виски, бросая вызов самым злым духам и глядя, как бог истекает кровью.
4
Сразу было видно, что Юсеф допоздна заработался в своей конторе на пристани. Белый двухэтажный домик стоял у деревянного причала на самом краю Африки, как раз за военными складами горючего, и в окне, выходившим в город, из-под занавески блеснула полоска света. Когда Скоби пробирался туда между ящиками, полицейский отдал ему честь.
— Все спокойно, капрал?
— Все спокойно, начальник.
— Вы обошли порт со стороны негритянского квартала?
— Да, начальник. Все спокойно, начальник. — Он ответил так быстро, что сразу стало видно: он лжет.
— Портовые крысы уже за работой, а?
— Нет, нет, начальник. Везде тихо, как в могиле. — Избитая, книжная фраза показывала, что полицейский воспитывался в миссионерской школе.
— Ну что ж, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, начальник.
Скоби пошел дальше. Он уже давно не видел Юсефа — с той самой ночи, когда сириец его шантажировал, — и вдруг почувствовал странное влечение к своему мучителю. Белый домик притягивал его, как магнит; казалось, там — единственная близкая ему душа, единственный человек, которому он мог доверять. По крайней мере, этот шантажист знал его, как никто; он мог посидеть с этим толстым нелепым человеком и рассказать ему всю правду, без утайки. В непривычном для Скоби мире лжи шантажист чувствовал себя как рыба в воде, он знал тут все ходы и выходы, мог посоветоваться, даже помочь… Из-за большого ящика появился Уилсон. Фонарик Скоби осветил его лицо, как географическую карту.
— Уилсон! — удивился Скоби. — Поздно же вы разгуливаете.
— Да, — согласился Уилсон, и Скоби с огорчением подумал: как он меня ненавидит!
— У вас есть пропуск на пристань?
— Да.
— Держитесь подальше от той части, которая примыкает к негритянскому кварталу. Одному там ходить опасно. Из носа кровь больше не идет?
— Нет, — сказал Уилсон. Он и не думал трогаться с места — у него была манера вечно загораживать дорогу, так что приходилось его обходить.
— Что ж, спокойной ночи, Уилсон. Загляните к нам, Луиза…
— Я ее люблю, Скоби.
— Я это заметил. И вы ей нравитесь, Уилсон.
— А я ее люблю, — повторил Уилсон. Он подергал брезент, прикрывавший ящик. — Разве вам понять, что это значит!
— Что именно?
— Любовь. Вы никого не любите, кроме себя, подлец вы этакий!
— У вас расходились нервы, Уилсон. Это климат. Вам надо полежать.
— Вы бы не вели себя так, если бы ее любили.
По черной воде с невидимого корабля донеслись звуки патефона — надрывно звучала модная песенка. Часовой кого-то окликнул, и тот ответил паролем. Скоби опустил фонарик, теперь он освещал только противомоскитные сапоги Уилсона.
— Любовь не такая простая штука, как вы думаете, Уилсон, — сказал он. — Вы начитались стихов.
— А что бы вы сделали, если бы я ей все сказал… насчет миссис Ролт?
— Но вы ведь ей уже сказали, Уилсон. То, что вы об этом думаете. Однако она предпочитает мою версию.
— Смотрите, Скоби, я до вас доберусь.
— Вы думаете, Луизе будет лучше?
— Со мной она будет счастлива! — простодушно похвастал Уилсон дрогнувшим голосом, который перенес Скоби на пятнадцать лет назад и напомнил ему человека куда моложе, чем тот замаранный субъект, который разговаривал сейчас с Уилсоном на берегу моря, прислушиваясь к тихому плеску воды о деревянный причал.
