автомата перечеркнула ему ноги точно по коленям. Я даже добавлять не стал, там и так все ясно: жить, может, и будет, если от болевого шока прямо сейчас не загнется, ходить — нескоро, а вот бегать — уже, наверное, вообще никогда. Стрельба в здании стихла так же внезапно, как и вспыхнула. Зато в наступившей тишине очень хорошо стала слышна плотная перестрелка в стороне рынка, а потом — два взрыва в районе центрального КПП станицы. Твою ж мать! Точно, не ошибся! На помощь ломиться бессмысленно, думаю, и без нас управятся. Опять же, в горячке могут и не признать в темноте. Оно нам надо, от своих же пулю схлопотать? Значит, будем тут разбираться.
— Эй, снаружи, как там у вас? — интересуется изнутри Убивец.
— А у вас? — по-еврейски, вопросом на вопрос, отвечаю я.
— У нас семеро «холодных». И трое наших «трехсотых».
— Ну, а мы побегайцу уйти не дали, — докладываю я, глядя, как Толя зигзагом метнулся к раненому и, ногой отшвырнув в сторону его автомат и выдернув из кобуры пистолет, принялся вязать ему руки. — Покоцали, но жить будет. Плохо и недолго. Тащи его сюда, Курсант!
Когда напарник за эвакуационную стропу разгрузки подтаскивает к сараю бесчувственного мамелюка, я указываю на распахнутую дверь сарайки:
— Под крышу его затащи и пригляди. Хотя бегун из него сейчас никакой.
Сам же через выбитое окно лезу в зачищенный гранатой гостиничный номер и чуть не наступаю на лежащее между кроватью и стеной тело. Фу, мать твою, хорошо еще не оборонительной его, а то пришлось бы с потолка кровь отмывать! Но и просто нашпигованный осколками мамелюк выглядел не шибко аппетитно. Да и комнате досталось изрядно. Уборкой и заменой мебели тут явно не обойдешься.
— И как все было? — спрашиваю у подошедшего Кости.
— Не поверишь — они нас по-тихому вырезать тут хотели. У троих — «Кольты» с глушителями, у остальных — ножи. И самое главное, что если б не твое предупреждение, вполне могло бы выгореть, по крайней мере, в мою комнату они дверь вскрыли, я даже не услышал, хотя и не спал. Только на открывшуюся дверь отреагировал да на тех двоих, что через нее в номер вошли…
— Точно-точно, — подхватывает вытаскивающий из комнаты за ноги труп Коваль. — Мы тоже ничего не слышали. Вроде только что — тишина и благодать, а уже через секунду — раз, и дверь открыта, и этот ухарь с кинжалом к кровати крадется.
— Словом, — похлопывает меня по плечу командир наемников, — если б не ты, тут бы нам всем упитанный полярный зверек и приснился бы. А так шансов у них, считай, и не было. Они — с холодным оружием и пистолетами, а мы их в двенадцать автоматных стволов разом взяли. И то, видишь, троих наших один черт подранили.
— Серьезно?
— Не то чтобы очень, жить будут, но и царапинами не назвать. Как считаешь, к рынку на выручку комендатурским ехать стоит?
— Думаю, нет. Слышишь, там тихо уже. Значит, сами управились. А по ночной темноте могут и нас за противника принять… Так что — лучше не стоит. А вот что действительно нужно сделать, так это поинтересоваться у последнего нашего гостя, какого хрена им тут нужно было?
— Надеешься, что расскажет?
— Зависит от того, как спрашивать. Вот сейчас и вспомним, что у меня из курса специальной подготовки в голове осталось.
— Что, был в твоей жизни такой курс?
— В моей жизни, Константин Батькович, много чего было. Кое-что и сам бы забыть рад, да только не выходит. Короче, пойду я, инструмент подходящий подберу.
Все необходимое для процедуры, которая официально называется «экспресс-допрос в полевых условиях с применением подручных средств», а на профессиональном жаргоне просто «потрошение „языка“», я отыскал в инструментальном ящике собственного УАЗа, стоящего в углу двора. Затащив захваченного мамелюка в сарай и выгнав Толю на улицу со строжайшим наказом топать к себе в номер и не пытаться лезть сюда, пока сам не выйду, я парой звонких затрещин привел турецкого диверсанта в сознание. Господи, прости и помилуй мя, грешного! Поехали…
Просто удивительно, как много можно узнать у изначально совсем не настроенного на разговор по душам человека при помощи острой крестовой отвертки, плоскогубцев, ножа и метрового куска стальной проволоки. Уже через пятнадцать минут я выяснил все, что хотел, и вышел на улицу, подставив лицо ночной прохладе. Кто б знал, как же это все-таки мерзко, а! Тпру, Зорька! Вот только раскисать не нужно, товарищ прапорщик. Ты ж, мля, не курсистка-бестужевка. В обморок еще хлопнись от переживаний, блин! Некогда тебе!!! Соберись, тряпка!
Толя, несмотря на мой приказ, так никуда и не ушел, а сидел под навесом на той самой лавочке, на которой мы когда-то занятия по минно-подрывному делу проводили и постоянно автоматы чистили.
Увидев меня, он вскакивает и направляется следом.
— Ты его что, того…
— Да на кой хрен он мне сдался, руки марать. Живой. Вот только не знаю, надолго ли. Первую помощь ему оказывать мне некогда. Выживет — его счастье. Нет — собаке собачья смерть.
— Блин, Миша, я, конечно, многое понять могу, но вот так с живым человеком… Он так кричал…
— Толя, — максимально спокойно, стараясь удержать себя в руках, отвечаю я, — запомни, это — не люди. Это враги. И попади ты к ним в руки, тебя ждет то же самое, если не хуже. Уж поверь на слово, что Непримиримые, что турки до пыток большие мастера. Я, блин, даже в самом страшном пьяном бреду не выдумаю того, что у них — в порядке вещей. А тут… Так было надо, понимаешь? Если б мы его по-хорошему допрашивали, то могли бы здорово опоздать. А в нашей ситуации — это смерть. И тебе, и мне, и всем ребятам нашим, и вообще всей Червленной. Понял?
По глазам вижу, что не понял. Ладно, скоро поймет. А пока… На ходу цепляю под локоть отдающего какие-то распоряжения Убивца:
— Костя, Четверть где?
— У телефона, в Комендатуру о наших делах докладывает.
— Отлично, давай бегом с нами.
Когда мы втроем вваливаемся к Кузьме, тот уже собирается опустить телефонную трубку на рычаг.
— Погоди! — останавливаю я его. — С кем говорил?
— С Костылевым…
— Вот и отлично, трубку мне дай.
Трактирщик протягивает мне телефон.
— Алло, Игорь, это Михаил. У меня хреновые новости, очень хреновые…
— Погоди, Миш, — хрипит трубка слегка искаженным голосом Коменданта, — тут Исмагилов рядом. Я громкую связь включу, чтобы и он слышал.
— Хорошо, включай.
— Готово.
— Ну, тогда, господа офицеры, держитесь крепче… Это — ни фига не диверсия. Вернее, диверсия, но не просто так. Их задачей было по-тихому вырезать нас и часть постов охранения на периметре станицы и связать боем Охранную Роту и Дорожную Стражу, не давая им покинуть казармы. Это война, мужики. Это, мать ее, большая война! Поднимайте всех, кто вооружен, объявляйте «Крепость», «Кольцо», «Зарево»,[67] не знаю, как у вас сейчас этот план называется. И оповестите остальные Комендатуры и Ханкалу. Нападать будут на всех разом.
В трубке повисает тяжелое молчание.
— Я тебя понял, Миша, — враз севшим голосом хрипит Игорь и бросает трубку.
Я оборачиваюсь и гляжу на вытянувшиеся и побледневшие лица друзей.
— Да, парни, вот такая вот пришла задница. Как там у Гайдара: «Пришла беда, откуда не ждали»… А даже если и ждали, то, один хрен, как обычно, ни к чему не готовы!
— Ну, не то чтобы совсем ни к чему, — хрустит костяшками пальцев Убивец и, нажав на тангенту рации, командует. — «Псарня», внимание. «Вьюга». Как приняли меня? «Вьюга». Общий сбор через пять минут во внутреннем дворе.
