старается выбирать дорогу подлиннее. Делает это почти машинально. Бес-со-зна-тель-но. И все-таки, как тут ни тяни, добирается до своего квартала в верхнюю часть города. Ребятня, попадающаяся на улице, бежит за ним по мостовой. Знакомые по играм мальчишки первыми обступают его, обнюхивают, чуя запах пирожных. Выросший перед ним лес протянутых рук, раскрытых ладоней хищно окружает его. Прибежавший на помощь Тадзи хочет его защитить. Но Родван, весь в каком-то нервном возбуждении, сам начал раздавать содержимое своего кулька. Ребята просто вопят от радости. И вдруг он увлекает всю ораву за собой на соседнюю улицу. Там на дальнем углу стоит человек, который, едва их увидел, надсадно закричал фальцетом, крутя в руках трещотку:
— А вот кому разные сладости!
Пока его подслеповатые глаза разглядывали мальчишек, те уже выстроились в ряд перед лотком, с жадностью взирая на его содержимое. Родван тоже подошел, все уставились на него в ожидании. Продавец ждал, сонно покачивая головой. А Родван спокойно, с достоинством стал брать из его лотка тянучки и вафли и раздавать ребятам. Потом заплатил и убежал. «Плевать на все. Плевать на все. Позабавиться, да и ладно. Чего ломать голову?» Он отдал остатки добытого сокровища Тадзи, и тот, важничая, преисполненный чувства собственной значимости, не захотел больше играть с мальчишками. У него никогда еще не было столько денег, столько разных монет — и больших, и малых… «Пусть упивается, пусть важничает». Родвану теперь на все это наплевать, его не перестает волновать другое. Остальные ребята даже понятия не имеют о том, в каком таинственном, недосягаемом ни для кого из них пространстве он сейчас пребывает, огражденный от всех глубинами своей свободы…
И вечером его все еще не оставляет это чувство. Когда Родван присоединяется к ребячьей стае, он начинает грызться с ними, беспрерывно цепляется к ним, придирается, становится все агрессивнее, и наконец, когда никто не выдерживает и последний из мальчишек убегает, Родван и Тадзи остаются вдвоем, не зная, что делать дальше. Они молча переглядываются. Прямо на них, выплывая из темных разрывов облаков и распуская на небе свой белый цветок, смотрит луна. Они показывают ей язык. Потом строят друг другу рожи. Каждый старается передразнить другого как можно быстрее. Их разбирает безумный смех. Родван предлагает пересчитать их состояние. Его дружок, у которого хранился этот клад, садится на край тротуара.
Он звенит монетами, потом прерывает счет, нахмурив лоб. Поднимает голову и спрашивает:
— Как это тебе удалось раздобыть столько денег?
Он и восхищен, и несколько даже обеспокоен.
— Я напал на дракона, в его пещере. И забрал у него часть сокровищ, — отвечает Родван.
Тадзи прямо подпрыгнул от негодования:
— Ты мне заплатишь за вранье!
— Тише! Лучше не продолжай.
— Ну, знаешь, ты иногда…
— Хочешь верь — хочешь нет.
Тадзи смотрит на него, не зная, что сказать. Такой апломб просто лишает его дара речи.
— Так это не враки? — произносит он наконец.
— Хочешь верь — хочешь нет. Раз я тебе сказал…
— Ты его убил?
Родван искоса смотрит на друга, перехватывая его недоверчивый взгляд. И тихо отвечает:
— Зачем? Никогда не надо убивать чудовище. Ты ведь тогда и сам превращаешься в него.
— Ну ладно! Хватит насмехаться!
Родван возражает, и голос его становится все глуше:
— Если бы не было чудовищ, с кем же тогда драться?
— Ишь ты, храбрец нашелся! — прошептал Тадзи удрученно. — Я не выношу никакого зла, я бы все очистил от него…
— Дать как следует, конечно, надо, но не уничтожать же, — не одобряет Родван. — Тогда не останется никого, чтобы можно было у кого-то отбирать сокровища. Надо оставлять таких и драться с ними. И вот тебе доказательство!
И он кивает головой в сторону горсточки мелочи, лежащей на кромке тротуара.
Тадзи вздыхает… Он снова не в состоянии ничего больше сказать и уже погасшим голосом осведомляется:
— Ну и как тебе удалось его уложить?
— Стрелами. Сам понимаешь, это было нелегко.
— А дальше?
— Дальше? А у меня в карманах было полно шнурков от ботинок. Вот я и ми его и связал.
— И захватил сокровище?!
— Не все, конечно…
— А он все это время был там?
— Ну да.
— Живой?
— Живой.
— Ты туда еще вернешься?
Родван загадочно молчал.
— Родван, ты… ты не хотел бы и меня взять с собой в следующий раз?
— Это рискованно. Да и потом, я сам не знаю, пойду ли туда еще. Ничего пока не знаю, старик.
Глаза Тадзи умоляли Родвана, были просто полны безмолвной молитвы. Родван пробормотал:
— Ну ладно. Посмотрим.
Они снова принялись считать мелочь, у каждого получается разная сумма. Пересчитывают трижды. И всякий раз — новая цифра. Потом еще. И в четвертый раз сумма другая. Они теряют всякую надежду узнать точную сумму имеющихся у них денег.
Но Родван не теряет присутствия духа, уверяет друга:
— Хватит, чтобы сходить в кино. И даже еще останется, чтобы купить хлеба и шашлычка! Пойдем.
Первое, что они делают, — входят в харчевню. Там всё, в том числе и присутствующие, пропитано запахом жаренного на углях мяса — свежим, ароматным и горьким, стены в жирных пятнах, таких же, как на одежде человека, орудующего вертелами над жаровней, освещенного висящей здесь керосиновой лампой, отбрасывающей слабый и мутный свет на стоящий в помещении единственный стол. Мальчишки протискиваются между верзил грузчиков, столпившихся у жаровни. Дым не дает дышать, ест глаза. Не дожидаясь очереди, они окликают того, кто жарит мясо. Тот не отвечает. Лишь смотрит на лежащие над огнем вертела. Тогда ребята начинают шуметь. Не глядя на них и продолжая следить за жаровней, он быстро выдает им мясо. Потом вдруг обрушивается на них с руганью.
Ребята быстро выбегают на улицу и там и едят. Родван снова заводит разговор о кино.
Тадзи жует мясо и молчит. Родван пристально смотрит на него, и тот идет за ним, продолжая жевать. Холодный свет фонарных ламп, будто воткнутых в живое тело ночи, то и дело мелькает над ними по дороге в кинотеатр. Вот с экрана прямо на них несутся конники, опрокидывают преграды — кажется, что они врываются в темный зал, в город. Сердце готово выскочить из груди. Люди в зале, силуэты которых кажутся менее реальными, чем яркие кадры кино, приходят в волнение, вскрикивают, вскакивают с мест. Родван и Тадзи тоже визжат. Все подбадривают героя. Предупреждают о грозящей ему опасности. Потом воцаряется мертвая тишина. Только слышны звуки пистолетной стрельбы. Люди сдерживают крики. А пули все свистят.
С саднящим горлом, потрясенные, друзья выходят на улицу, когда часы уже вызванивают полночь.
Даже не обменявшись на прощание взглядом, они идут домой, каждый в свою сторону, в ледяной тьме.
Родван стучит дверным кольцом. Слушает. Еще стучит. Но в ответ из дому только гулко, как из пещеры, раздается эхо. Родван опять стучит. И снова в ответ мрачная пустота, которую он начинает ощущать и в своем сердце.
