люди, приведу один пример. Допустим, прячете вы бутылку остродефицитного шерри и скаредничаете поделиться им с одним господином преклонных лет, испытывающим муки жажды, — это, безусловно, грех. По крайней мере, грех недеяния. Но если вы уделите этому набожному, смиренному старцу, иссушенному, как пустыня, смертельно уставшему от странствий, хоть один умиротворяющий, освежающий, возбуждающий глоток живительной влаги, всем сердцем своим помолюсь я за вас, свершивших столь великодушный, милосердный поступок. Я бы даже немного рассказал вам о нашем реализаторе. Ровно столько, чтобы не навредить вам излишним знанием, но дабы еще глубже преисполнились вы уважением к мудрости и славе нашего ордена.
Де Сальчедо заговорщицки ухмыльнулся, извлек из-под бушлата бутылку и вручил монаху. Не теряя ни секунды, тот приложился к горлышку — и звучно забулькало, исчезая, шерри. Моряки многозначительно переглянулись. Не удивительно, что столь глубоко посвященного в алхимические таинства брата-искромета послали в это скоропалительно снаряженное плавание к черту на рога. При любом исходе церковь оказывалась в выигрыше: вернется — ладно, а нет — хоть грешить перестанет.
Монах утерся рукавом сутаны и шумно, как лошадь, рыгнул.
— Грасиас[4] парни, — сказал он. — Благодарю вас от всего сердца, глубоко зарытого в этой груде жира. Вы спасли жизнь старому ирландцу, иссушенному, как верблюжье копыто, умиравшему от жажды в пустыне абстинентного синдрома...
— Поблагодарите лучше ваш волшебный нос, — прервал де Сальчедо. — А теперь, старикан, хватит скрипеть, тебя уже хорошо смазали. Давай, выкладывай что тебе дозволено об этой своей машине.
Выступление брата-искромета заняло пятнадцать минут. Потом слушателям было позволено задать несколько вопросов.
— ...значит, передача идет на частоте тысяча восемьсот килохеров? — уточнил паж. — А кто такие килохеры?
— «Кило» — это по-французски, а французы переняли словечко у греков, и означает оно тысячу. А «хер» — это сокращение от древнееврейского «херувим», то есть «ангелочек». Само же слово «ангел» происходит от древнегреческого
— НГВ?
— Небесное гармоническое воинство. Полностью моя машинка называется НГВ-реализатор.[5]
— Голова кругом идет, — признался молодой де Сальчедо. — Подумать только! Какое откровение! Почти за гранью понимания, можно сказать. И ведь длина антенны реализатора рассчитана в точности таким образом, чтобы на каждого случающегося поблизости злого духа приходилось строго определенное число ангелов праведного воинства. А катушка седуктивности накапливает злых духов, так сказать, ошую. И когда их набивается столько, что не под силу им уже переносить собственную дурную компанию, они перепрыгивают искровой промежуток и устремляются к «доброму» электроду. И бегают так взад-вперед вдоль витков, пока не привлекут внимание «крошечных посланников», праведных херувимов. А вы, брат-искромет, одним замыканием или размыканием ключа порождаете целые сонмы невидимых крылатых почтальонов эфира. И можете, таким образом, через огромные расстояния общаться с братьями по ордену.
— Господи всемогущий! — вырвалось у де Торреса.
Не было тут имя Господне помянуто всуе; скорее, произошел спонтанный выплеск благочестивого восторга. Казалось, у де Торреса глаза готовы выскочить из орбит; очевидно, он прозрел, и ему представилось, что человек не одинок, что со всех сторон человека окружают, громоздясь друг на друга, призрачные орды. Призраки черные и призраки белые, всяк на своем квадрате бесконечной космической шахматной доски — на первый взгляд, совершенно пустой. Черные фигуры — падшие херувимы, белые фигуры — херувимы праведные; а Божественная рука поддерживает хрупкое равновесие, обрекая на служение человеку ангелов эфирных, птиц небесных и рыб морских.
Но де Торрес, удостоенный прозрения, какое зачастую делало смертных святыми, только и сподобился, что поинтересоваться:
— Не знаете, случайно, святой отец, сколько ангелов поместится на кончике иглы?
Нет, не судьба де Торресу обзавестись нимбом. Максимум, чем он может рассчитывать увенчать свою ширококостную голову — если вернется из плавания, — это камилавкой университетского профессора.
— Это и я тебе растолкую, — фыркнул де Сальчедо. — Если подойти к вопросу философски, на кончике иглы поместятся столько ангелов, сколько тебе заблагорассудится. Если же подойти практически — то сколько сумеют втиснуться. И хватит об этом. Меня интересуют факты, а не фантазии. Скажи-ка лучше, брат-искромет, как мог восход Луны помешать приему херувимчиков из Лас-Пальмаса?
— Господи Боже мой, я-то почем знаю? Что я, по-вашему, кладезь абсолютного знания? Да ничего подобного! Смиренный невежда-монах, вот кто я такой. Все, что могу сказать: когда вчера эта кровавая опухоль вылезла из-за горизонта, я, как ни старался, не смог заставить моих маленьких посланцев маршировать. Ни рядами, ни колоннами. А сигналы из Лас-Пальмаса заглушило напрочь, так что нам с братом-искрометом пришлось временно прервать это безнадежное занятие. И сегодня вечером опять та же картина.
— Луна, что ли, посылает сообщения? — скептически поинтересовался де Торрес.
— По крайней мере, расшифровать их мне не под силу. Но посылает — что да, то да.
— Санта Мария!
— Может, на Луне кто-то живет, — предположил де Сальчедо, — и шлет сигналы.
Брат-искромет иронически высморкался. Огромные ноздри его извергли иронию крупного калибра; не потерять дар речи после такой канонады могли только самые стойкие из душ.
— А допустим... — негромко произнес де Торрес, — допустим, если действительно звезды, как я слышал, это окна в небесной сфере, и ангелы высшей иерархии реализуют... гм, низших? И только когда восходит Луна — чтобы мы знали, что это небесное явление?
Он обвел взглядом суденышко и перекрестился.
— Не бойтесь, сын мой, — негромко отозвался монах. — Не надо оглядываться — у вас над ухом не дышит инквизитор. Не забывайте, я — единственный священнослужитель на всю нашу экспедицию. Более того, ваши измышления никак не затрагивают догматики. Впрочем, это и не важно. Но вот чего я не понимаю: как вообще может излучать сигналы небесное тело? И почему как раз на той самой частоте, какой пользуюсь я? Почему...
— Тоже мне проблема! — с юношеской безапелляционностью оборвал его де Сальчедо. — Предположим, адмирал и Роджер Бэкон ошибаются, считая землю шаром. Предположим, на самом деле она плоская. Предположим, горизонт существует не потому, что мы живем на шаре, а потому что земная поверхность изогнута совсем чуть-чуть, вроде расплющенной полусферы. Ну и наконец почему бы не предположить, что херувимчиков посылает не луна, а такой же корабль, как наш, — только висящий в пустоте за краем света?
— Что? — в один голос изумленно выдохнули монах и де Торрес.
— Разве до вас не доходил слух, — произнес де Сальчедо, — что король Португалии предложение Колумба-то отверг, а потом тайно взял да и послал экспедицию за океан? Откуда нам знать, что это не так? Может, сигналы идут от нашего предшественника, который доплыл до края света, низвергся в пустоту и висит теперь там; а мы слышим его только при Луне, потому что он вслед за Луной сам вращается вокруг Земли — крошечным и потому невидимым спутником?
Хохот монаха перебудил, наверно, добрую половину экипажа.
