предусмотрительной и обеспечить свое будущее.
Поле битвы осталось за господином Кавальканти.
XX. Гайде
Едва лошади графа завернули за угол бульвара, Альбер разразился таким громким смехом, что его нельзя было не заподозрить в искусственности.
– Ну вот, – сказал он графу, – теперь я хочу спросить вас, как спросил король Карл Девятый Екатерину Медичи после Варфоломеевской ночи: хорошо ли я, по-вашему, сыграл свою маленькую роль?
– В каком смысле? – спросил Монте-Кристо.
– Да в смысле водворения моего соперника в доме господина Данглара…
– Какого соперника?
– Как какого? Да Андреа Кавальканти, которому вы покровительствуете!
– Оставьте глупые шутки, виконт; я нисколько не покровительствую Андреа, во всяком случае, не у господина Данглара.
– И я упрекнул бы вас за это, если бы молодой человек нуждался в покровительстве. Но, к счастью для меня, он в этом не нуждается.
– Как, вам разве кажется, что он ухаживает?
– Ручаюсь вам: он закатывает глаза, как воздыхатель, и распевает, как влюбленный; он грезит о руке надменной Эжени. Смотрите, я заговорил стихами! Честное слово, я в этом неповинен. Но все равно, я повторяю: он грезит о руке надменной Эжени.
– Не все ли вам равно, если думают только о вас?
– Не скажите, дорогой граф; обе были со мной суровы.
– Как так обе?
– Очень просто: мадемуазель Эжени едва удостаивала меня ответом, а мадемуазель д’Армильи, ее наперсница, мне вовсе не отвечала.
– Да, но отец обожает вас, – сказал Монте-Кристо.
– Он? Наоборот, он всадил мне в сердце тысячу кинжалов; правда, кинжалов с лезвием, уходящим в рукоятку, какие употребляют на сцене, но сам он их считает настоящими.
– Ревность – признак любви.
– Да, но я не ревную.
– Зато он ревнует.
– К кому? К Дебрэ?
– Нет, к вам.
– Ко мне? Держу пари, что не пройдет недели, как он велит меня не принимать.
– Ошибаетесь, дорогой виконт.
– Чем вы докажете?
– Вам нужны доказательства?
– Да.
– Я уполномочен просить графа де Морсера явиться с окончательным предложением к барону.
– Кем уполномочены?
– Самим бароном.
– Но, дорогой граф, – сказал Альбер так вкрадчиво, как только мог, – ведь вы этого не сделаете, правда?
– Ошибаетесь, Альбер, я это сделаю, я обещал.
– Ну вот, – со вздохом сказал Альбер, – похоже, что вы непременно хотите меня женить.
– Я хочу быть со всеми в хороших отношениях. Но кстати о Дебрэ; я его больше не встречаю у баронессы.
– Они поссорились.
– С баронессой?
– Нет, с бароном.
– Так он что-нибудь заметил?
– Вот это мило!
– А вы думаете, он подозревал? – спросил Монте-Кристо с очаровательной наивностью.
– Ну и ну! Да откуда вы явились, дорогой граф?
– Из Конго, скажем.
– Это еще не так далеко.
– Откуда мне знать нравы парижских мужей?
– Ах, дорогой граф, мужья везде одинаковы; раз вы изучили эту человеческую разновидность в какой- нибудь одной стране, вы знаете всю их породу.
– Но тогда из-за чего Данглар и Дебрэ могли рассориться? Они как будто так хорошо ладили, – сказал Монте-Кристо, снова начиная изображать наивность.
– В том-то и дело, здесь уже начинаются тайны Изиды, а в них я не посвящен. Когда Кавальканти-сын станет членом их семьи, вы его спросите.
Экипаж остановился.
– Вот мы и приехали, – сказал Монте-Кристо, – сейчас только половина одиннадцатого, зайдите ко мне.
– С большим удовольствием.
– Мой экипаж отвезет вас потом домой.
– Нет, спасибо, моя карета должна была ехать следом.
– Да, вот она, – сказал Монте-Кристо, выходя из экипажа.
Они вошли в дом; гостиная была освещена, и они прошли туда.
– Подайте нам чаю, Батистен, – приказал Монте-Кристо.
Батистен молча вышел из комнаты. Через две секунды он вернулся, неся уставленный всем необходимым поднос, который, как это бывает в волшебных сказках, словно явился из-под земли.
– Знаете, – сказал Альбер, – меня восхищает не ваше богатство, – быть может, найдутся люди и богаче вас; не ваш ум, – если Бомарше был и не умнее вас, то, во всяком случае, столь же умен; но меня восхищает ваше умение заставить служить себе – безмолвно, в ту же минуту, в ту же секунду, как будто по вашему звонку угадывают, чего вы хотите, и как будто то, чего вы захотите, всегда наготове.
– В этом есть доля правды. Мои привычки хорошо изучены. Вот сейчас увидите; не угодно ли вам чего- нибудь за чаем?
– Признаться, я не прочь покурить.
Монте-Кристо подошел к звонку и ударил один раз.
Через секунду открылась боковая дверь, и появился Али, неся две длинные трубки, набитые превосходным латакиэ.
– Это прямо чудо, – сказал Альбер.
– Вовсе нет, это очень просто, – возразил Монте-Кристо. – Али знает, что за чаем или кофе я имею привычку курить; он знает, что я просил чаю, знает, что я вернулся вместе с вами, слышит, что я зову его, догадывается – зачем, и так как на его родине трубка – первый знак гостеприимства, то он вместо одного чубука и приносит два.
– Да, конечно, всему можно дать объяснение, и все же только вы один… Но что это?
И Морсер кивнул на дверь, из-за которой раздавались звуки, напоминающие звуки гитары.
– Я вижу, дорогой виконт, вы сегодня обречены слушать музыку; не успели вы избавиться от рояля мадемуазель Данглар, как попадаете на лютню Гайде.
– Гайде! Чудесное имя! Неужели не только в поэмах лорда Байрона есть женщины, которых зовут Гайде?
– Разумеется; во Франции это имя встречается очень редко; но в Албании и Эпире оно довольно обычно; оно означает целомудрие, стыдливость, невинность; такое же имя, как те, которые у вас дают при крещении.
– Что за прелесть! – сказал Альбер. – Хотел бы я, чтобы наши француженки назывались мадемуазель Доброта, мадемуазель Тишина, мадемуазель Христианское Милосердие! Вы только подумайте, если бы
