Я призвал Бубина и все велел рассказать. Так как Бубин заикается, то его трудно понять. Я, в общем, уловил только то, что действительно у его отца есть скелет и что его отец пьет водку.
Сначала я не хотел ввязываться в это дело, но потом рассудил так, что если это делается на глазах у пионера, входящего в наш форпост, то я обязан вмешаться. Решили сделать вот что. Когда к Бубину отцу придет в гости другой фельдшер, его товарищ по больнице, то Гаська позовет Октябку (в одном дворе живут), а Октябка мигом слетает за мной. Самому Гаське Бубину уходить из дому нельзя — отец не позволяет.
Большая неприятность. Зин-Пална вызвала меня сегодня в учительскую и спрашивает:
— Давно вы, Рябцев, стали практиковать кулачные расправы?
Я сразу догадался, в чем дело.
— Это, наверное, насчет буржуйчика Григорьева, Зинаида Павловна?
— С какой стати вы его избили? Это что: классовая борьба, что ли, по-вашему?
— Если вы будете надсмехаться — я уйду.
— Да нет, я без иронии, серьезно спрашиваю: вы в этой драке видите классовую борьбу?
— Конечно, может, тут есть кусочек и классового инстинкта. Но главное — в том, что он первый начал приставать к ребятам.
— Ну, знаете, уважаемый педагог… Довольно. Я потеряла терпение. Так как, по-видимому, с ячейкой (Мы приписаны к фабричной ячейке, но Иванов перешел оттуда в уком.) — с ячейкой вы не считаетесь, то мне придется пойти в уком. Ведь в конце концов нужно выяснить: какими правами вы пользуетесь, какие задания вам даны и что вы из себя представляете как руководитель первоступенских малышей?
— Да я и сам вам могу выяснить, Зинаида Павловна, и вам совсем незачем ходить в уком. Форпост есть объединение пионеров с целью организованного проведения пионерского влияния на учащихся школы.
— А вы кто?
— Я и Дубинина, как более взрослые прикомандированы к пионерам для правильного руководства их работой.
— Входит ли в задания форпоста истребление буржуазии?
— Нет, конечно, не входит, но…
— С меня достаточно. Ясно, что вы превысили полномочия.
— Да ведь он сам лез, Зинаида Павловна.
— Слушайте, Рябцев. Если бы это вы, лично вы, учинили драку с кем-нибудь на улице, я бы, пожалуй, ограничилась тем, что отметила бы в вашей характеристике, что ваша грубость переходит границы, но здесь замешаны маленькие. Тут колоссальная ответственность падает не только на вас, но и на меня. Согласитесь сами: сначала этот… яблочный налет, потом — избиение Григорьева…
— А можно узнать, откуда вы получили сведения про Григорьева?
— Нет; это мое дело. Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь можно было скрыть в таком коллективе, как школа.
Я ушел. Если она пойдет в уком, то…
До сегодняшнего дня я как-то с осторожностью относился к Велосипеду; он очень какой-то отрывистый и замкнутый в себе. Но сегодня переменил о нем мнение. После общественной лаборатории он вдруг подзывает меня к себе и говорит:
— Заведующая не пойдет в уком.
Я удивился:
— То есть как? Почему? И откуда вы знаете?
— Вчера на учительском совещании шел разговор про тебя. Обвиняли тебя в хулиганстве. Хотели добиваться отстранения тебя от форпоста. Я был против. Долго препирались — потом решили пока воздержаться. Только — воздержись-ка ты тоже. А?
— От чего воздержаться, Сергей Сергеич?
— А от этих… неорганизованных поступков. Ставь каждый раз перед собой вопрос: целесообразно ли? И если да, то — действуй. Если нет — воздержись. Им, видишь ли, непонятно, что ты действуешь не ради озорства, а из принципа?
— А… как вы-то додумались, Сергей Сергеич, что я из принципа?
— Мне понятно. Сам таким был.
И больше от него я не добился ни звука. Совсем не то, что Никпетож. Тот, бывало, разведет, разведет… А Велосипед меньше понятен, зато после разговора с ним как-то мужества больше. Теперь я думаю, что боялся подойти к нему главным образом из-за его очков. Глупо, но факт.
Меня все-таки вызвали в уком:
— Почему у тебя пионеры уходят из форпоста?
Я объяснил.
— Ну, это все праздные разговорчики, — сказал Иванов. — Тут вожатые отрядов приходят — на тебя жалуются: как из форпоста, так и из отряда. Придется тебя снять с пионерской работы. Пусть одна Дубинина действует.
— Да ее ребята слушать не будут, она имеет влияние только на девчат.
— Добьется. Ну, вот что, Рябцев. Дается тебе две недели сроку. Если работа не станет на рельсы, то снимем. Прощай.
Я вышел, как ошпаренный кипятком. Когда он сказал «снять» — мне стало страшно.
Не успел я прийти из кино (смотрел «Доротти Вернон» с Мэри Пикфорд), как за мной прибегает Октябка:
— Иди скорей, Владленыч: к Бубину гость пришел.
Я наскоро оделся, и мы пошли. По дороге я обдумал, как себя вести. Где-то в глубине было даже некоторое сожаление, что я ввязался в это дело, но отступать было поздно. А с другой стороны, я боялся, как бы из этого не вышла опять какая-нибудь история. В результате я рассудил, что если я буду следить за собой, то ничего скверного не выйдет, а связь с родителями держать необходимо.
Как оказалось, Бубин жил на окраине, в маленьком деревянном доме в три окна. Сам Гася стоял и ждал нас у ворот.
— Сейчас самый раз, — сказал он тихо, когда мы подошли. — Они сейчас веселые. Ты, Рябцев, прямо, входи, как к знакомым.
В крохотной прихожей мы с Октябкой сняли верхнее и вошли. Нашим глазам представилась довольно- таки странная картина. За столом сидели двое мужчин и, глядя друг на друга, смеялись. У одного из них в длинных усах застрял кусок крутого яйца.
— Здравствуйте, граждане, — сказал я, войдя.
— А, здрасте, здрасте, — ответил усатый. — А вы кто будете?
— Это мой начальник, папаша, — поспешно сказал Гася Бубин.
— Не начальник, а старший товарищ, — поправил я.
— А, пионеры, значит, — сообразил усатый отец Бубина. — Ну что ж, садитесь.
— Они — пионеры, а мы… пьяные без меры, — засмеялся другой. — Надо Катьке налить по этому случаю.
— Налейте, налейте ба-калы палней! — вдруг запел Бубин и оборвал. — Подождет. Не велика персона. Так вы, значит, товарищ… моего Гаську обучаете? Хорошее дело. Он у меня здесь красный уголок устроил. Что ж? Я не препятствую. Я не пррроти-во-дей-ствую-ю! Не пей, говорит, папаша, говорит. А как же тут не пить, когда спиритус вини всегда под рукой? Не только сами пьем, а и Катьку поим, Митрич! Налей Катьке. И поднеси. Пусть пьет, сукина дочь.
Митрич встал со стула, качнулся и сунулся в угол. Только в этот момент я заметил, что в углу стоял скелет. Митрич поднес стакан к смеющимся зубам скелета, тюкнул об них стаканом и — вылил водку в себя.
